Илья Василевский - Николай II

Но вот унылая поездка закончена: тело почившего самодержца уже в Петербурге.

“Честь имею поздравить с благополучным прибытием!” - поторопился поздравить нового Государя бравый Кривошеий.

“Смирно! Смотреть веселей!” - умудрился скомандовать на Невском при встрече шедшей с Николаевского вокзала траурной процессии бравый ротмистр, будущий диктатор Трепов.

И вот - надо царствовать. Есть огромная, от Белого моря до Черного раскинувшаяся страна и есть 150 миллионов верноподданных, которые на что-то надеются, чего-то ждут.

Надо царствовать, надо что-то такое делать, как-то и чем-то проявлять себя!

- Отпустите с миром этого бедного, запуганного, молодого человека. У него есть невеста, которую он умудрился искренно полюбить с того самого момента (загадочны законы психики человеческой), как ему это было приказано суровым отцом. У него есть мамаша, властная и заботливая, лишь теперь, после смерти сурового супруга выпрямившаяся во весь рост. Дайте ему, этому мирному обывателю командовать ротой, заведывать полковой швальней, сделайте его бухгалтером или кассиром. И каким же уравновешенным человеком и гражданином, хорошим семьянином, дельным и толковым исполнителем, любимцем окружающих останется на всю жизнь этот робкий, скромный, хорошо воспитанный, голубоглазый 25-летний молодой человек.

- Отпустите его! Дайте ему уйти из дворца, предоставьте ему скромную подходящую должность, и всю жизнь он не сделает никому никакого зла, не вызовет ни малейшего упрека и, если доживет до революции, - он и после переворота будет скромно продолжать свое дело под надзором комитетов или комиссаров Временного Правительства. И если он доживет до октябрьского переворота, он, - несть власть, еще не от Бога, - можно поручиться, не станет и помышлять о саботаже и будет терпеливо стоять в очереди за своим пайком из воблы и восьмушки, и окажется хорошим спецом на службе Рабоче-Крестьянского Правительства, и ни на минуту не помыслит о каком-нибудь заговоре; ему и в голову не придет оттачивать “нож в спину пролетариата”.

Но его не отпустили. С его жизнью, с его существованием, с каждым его словом и настроением были связаны важнейшие интересы придворных сановников, великих князей, камергеров, фрейлин, банкиров, министров, губернаторов и т. д., и т. д., вплоть до последнего урядника в деревне Голодаевке, до любого помещика, землевладельца из дворян, в селе Неелове. Бедный юноша был тесно зажат в тисках трехсотлетних традиций дома Романовых. Со всеми своими личными намерениями, со всеми планами и помышлениями он был у жизни в лапах, он был - обреченный.

Тело Александра похоронено - надо царствовать! Есть какая-то внутренняя политика, и есть политика внешняя. И ведь он, голубоглазый молодой человек, он - “Помазанник Божий”! Нельзя же показать, храни Бог, что он растерялся, что он сконфужен. От его Державного Слова зависит судьба, зависит честь и самая жизнь миллионов! Это он, молодой человек с образованием и опытом зауряд-прапорщика, это он должен сейчас, сию минуту решать в окончательной и категорической форме все вопросы: и о том, нужна ли России конституция, и о том, как держать себя с Германией, с Францией и далеким Китаем, и о том, что нужно крестьянину, жалующемуся на мадоземелье (“землица маленькая, куренка, скажем, и того выпустить некуда”), и чего хотят эти странные люди, рабочие в шахтах Донецкого бассейна и на Ленских приисках в далекой Сибири, и чего требуют от него “свои”, все эти “жадною толпою стоящие у трона” люди…

Чем больше вдумываешься в эти непомерно тяжелые переживания обреченного молодого человека, тем более испытываешь странное чувство жалости. За что? Неужели, и в самом деле за грехи отцов? Он, бедняга, в те времена и по-русски-то плохо говорил. Английское воспитание в детстве сказалось настолько сильно, что еще в первые годы царствования Николай II высказывался не иначе, как переводя свои слова с английского.

Даже личная свобода оставалась недостижимой для бедного самодержца.

Заграничные газеты того времени обошел следующий характерный эпизод, относящийся к первым дням царствования.

“Глухою осенью 1894 года, днем по Невскому проспекту шел молодой офицер с задумчивыми печальными глазами. Офицер шел, не привлекая ничьего внимания, и благополучно миновал уже Милютины ряды, как вдруг пред ним выросла фигура градоначальника фон-Валя. Он бешено мчался в своем экипаже по направлению от Зимнего дворца, зорко осматривая прохожих по Невскому. Увидав офицера, он выскочил из экипажа и, в упор глядя своими красными воспаленными глазами на смущенного офицера, тихо сказал ему:

- Это невозможно, Ваше Величество!

- Но, генерал …

- Это невозможно, Ваше Величество, я ВАС умоляю вернуться во дворец…

Моментально вокруг государя - офицер с печальными глазами был, действительно, не кто иной, как Николай II, самодержец всероссийский - и фон-Валя собралась толпа. Царь продолжал идти по тротуару, фон-Валь шел сбоку, почтительно изогнувшись.

- Но, генерал, я вышел погулять…

- Это невозможно, Ваше Величество…

На этот раз последняя фраза была услышана толпой; слова “царь”! царь!” переходили из уст в уста; раздалось громкое “ура”; полетели вверх шапки: тогда Николай II был еще очень популярен, на него возлагали большие надежды, и появление царя без свиты и охраны наэлектризовало толпу…. А в это. время из Зимнего дворца уже прискакали адъютанты, окружили плотной цепью царя и повезли его в Аничков дворец к вдовствующей императрице (или, как ее тогда называли, к “покойной” императрице). “Мальчик” получил большой выговор и с тех пор его заперли окончательно “под замок”.

Но если так тягостна была личная жизнь Николая, то еще мучительнее была его государственная деятельность.

Как трагичны оказываются уже первые шаги этого беспомощного “монарха всей России”. Уже в первые дни выясняется, напр., совершенно недопустимое по размерам казнокрадство министра путей сообщения Кривошеина. В области воровства и хищений удивить чем-либо на Руси трудно, но министр Кривошеий перешел, оказывается, все пределы, побил все рекорды. Не ограничившись постройкой роскошного дворца для себя на казенный счет, не ограничившись постройкой лично для себя в своей квартире особой церкви за счет казны (до чего не доводит человека истинная религиозность), не ограничившись, далее, проведением железных дорог через свои имения, причем материалы для постройки, шпалы и т. п. продавал казне все тот же Кривошеий из собственных имений, Кривошеий, как выяснилось, занялся в широких размерах еще всяческого рода спекуляцией, покупкой и перепродажей не только имений, но даже и… продуктов.

Все эти “черты из жизни” Кривошеина разоблачил перед Николаем государственный контролер Т. И. Филиппов, человек и сам по себе далеко не безгрешный (“Т. И. Филиппов не был вполне корректен в своей государственной деятельности”, - деликатно говорит о нем в своих “Воспоминаниях” С. Ю. Витте). Доклад Тертия Ивановича о Кривошеине, о его сплошном воровстве и хищениях, оказался потрясающим. “Одной десятой этих грехов было бы достаточно, чтобы признать Кривошеина недостойным занимать пост министра”,- свидетельствует Витте. Недаром же народная мудрость именно Кривошеину приписывает главную роль в распространенной легенде о министре, целовавшем икону: “Поймали его, значит, министра-то, что ворует уж очень; заставил тут его царь присягать, что больше воровать не станет. Для верности икону принесли, целовать заставили. Ну, он, министр, конечно, плачет, клянется, икону целует, а пока целовал, глядишь, главный-то бриллиант, дорогой самый, и выкусил! Присягнул, домой ушел, а бриллиант-то за щекой так домой и унес”.