Виктор Шкловский - Собрание сочинений. Том 1. Революция

У нас не Тибет, формы не выдерживают.

Происходит не процесс восстановления, а процесс перепробывания старого. Когда перепробуют, то одни зимуют на изображениях (разложения), но со знаком минус, а другие поедут медленно вперед. Как же писателю практически подойти к вопросам нужной нам формы?

Ему выгодно, как человеку, имеющему непосредственное отношение к вещам, ему выгодно внесение в искусство технологии.

В писательской работе мы прежде всего должны стремиться к созданию точных определений, к умению описывать вещи.

Современный писатель должен знать не только литературное ремесло, но еще какое-нибудь другое ремесло, чтобы через него поворачивать вещи.

Современный писатель должен иметь еще одну, другую, не писательскую профессию. Обучиться литературной работе только тем, что будешь писать, нельзя. Нужно учиться особому, спокойному, медленному, внеэмоциональному чтению.

Нужно приобретать знания и технические навыки. Сейчас очень велик разрыв между наукой и ее достижениями и знанием об этих достижениях у современника.

Между тем старые крупные писатели владели материалом своего времени.

Необходимо улучшить способ определения вещей, усилить сознательность восприятия.

Техника и наука изменят для нас вещи, осветят запас образов. Только нужно жить в технике, а не похищать из нее материал набегами.

В результате такой внелитературной работы мы получим новую литературную форму.

Тогда наступит некоторая стабилизация писателя, и они перестанут быть столь недолговечными.

Вне этой работы у писателя есть только шаманский танец и головокружение.

Вам придется задержаться с работой еще на полтора часа, товарищ машинистка! Мне нужно договорить с моим читателем.

Я знаю, что спрашивает читатель. Он говорит — где же здесь единство.

Единство, читатель, здесь в человеке, который смотрит свою изменяющуюся страну и строит новые формы искусства для того, чтобы они могли передать жизнь. Что же касается единства книги, то она очень часто — иллюзия, как и единство ландшафта. Пройдитесь вдоль наших вещей, найдите точку зрения и наслаждайтесь единством, если вы его найдете.

Но мне хочется рассказать читателю еще что-нибудь, иметь с ним разговор, как с товарищем, в передней. Итак, представим, что на нас одеты пальто.

Он приходил ко мне в редакцию и никогда не снимал пальто, потому что, вероятно, у него под пальто не было пиджака и, вероятно, не было и рубашки.

Он пах лизолем, запахом дезинфекции из ночлежных домов, где берегут людей от паразитов, но не боятся причинять людям неприятности. В ночлежках люди спят на скользком брезенте, и пол комнат вымыт лизолем.

Лизоль пахнет бедствием.

Человек в пальто был уже стариком. Впоследствии, выясняя его биографию, я узнал, что он принадлежит к числу основателей русского декадентства, и где-то в ящиках букинистов еще сохранились его пахнущие лизолем книги.

Он принес мне кусок, вырезанный из какого-то старого журнала, причем этот кусок был виньетка, и святочную открытку, изображающую двух свиней, играющих в карты.

Под открыткой было написано чернилами: «Английские консерваторы играют ва-банк». Я тогда заведовал иллюстрированным журналом.

— Материал не подходит, — сказал я человеку в пальто.

Он посмотрел на меня с отчаянием и сказал:

— Вы не обратили внимания на подпись.

Я сказал человеку в пальто:

— Вероятно, у вас есть на квартире старые иллюстрированные журналы. Подберите их по принципам темы; например — «Красная площадь 20 лет тому назад», или «1905 год» и т. д., и попробуйте продать. Принесите мне, я посмотрю.

Как журналист я знал, что почти всякий снимок можно обновить подписью. А кроме того, в этих иллюстрированных журналах, которые уже выбыли из строя, но не стали антикварными, должен быть острый материал.

Действительно, через несколько дней я получил фотографии лейтенанта Шмидта, снятого среди его команды до бунта, и т. д. И вот как ко мне попал целый ряд снимков Сиама.

Рассматривая их, я удивился тому, что сиамские войска одеты в русские гимнастерки и высокие сапоги, что сильно противоречит тропическому климату. Тогда я вспомнил детство, и угол Бассейной и Литейной улиц, и какой-то странный герб на фотографии, и подпись к ней — фотограф такой-то, поставщик сиамского короля.

Потом я вспомнил квартиру Горького и медный череп с бирюзою, с воткнутым в него тяжелым трехгранным кинжалом, вещь из Сиама.

Но для начала я расскажу вам, как выглядит Николаевский корпус.

Площадь Мариинского театра.

Николаевский корпус стоит на Офицерской улице. Он красный. Рядом с ним цветочный магазин, а напротив желтое, сожженное здание бывшей охранки.

А через площадь без крыши Литовский замок, над окнами которого черные языки сажи отнесены несколько вбок. Потому что Литовский замок — тюрьма, которая горела во время Февральской революции при сильном ветре.

До революции на площади жгли костры. Конечно, в большие морозы. И лошади, проезжая мимо костра, жались к нему, чтобы согреться. Вообще у меня ощущение, что морозы в последнее время в Ленинграде уменьшились.

Николаевский корпус не аристократический. В нем учились дети купцов, и величественен в нем был только тяжелолапый швейцар в передней с желтыми диванами.

Сюда и отдан был в 1896 году седьмой сын сиамского короля Мага Чакрабон.

Во время спора Сиама с Францией из-за области Маконга сиамский король, вероятно, с какими-то далекими мыслями о политической комбинации отдал одного из своих сыновей в Россию, которую он знал по заезду наследника престола.

Сын был определен в корпус иждивением государя императора, носил синие штаны и полосатый пояс и товарищами для простоты считался мусульманином. Его не брали ко двору, и если он видал императрицу, то только тогда, когда она выходила, как из норы, из-под дворца сквозь маленький детский подъезд.

Одета она была в красную ротонду, и в цвет ее ротонды был выкрашен Зимний дворец.

По воскресеньям Мага ходил в дом своего поставщика, еврея фотографа, и читал толстого Фауста с рисунками Дорэ, который в интеллигентных еврейских семьях заменяет библию.

У фотографа была дочка. Чакрабон катал ее на извозчике.

Мороз и любовь. О, любовь, да будут благословенны твои 15, которые я сейчас дарю сиамскому принцу.

Даже лошади знают, что зимой на извозчике, там за хвостом, целуются.

Двойная целующаяся тень традиционно обегает сани при встречах с фонарями.

Когда между губами опять появился мороз, то принц не знал, что сказать.