Виктор Шкловский - Собрание сочинений. Том 1. Революция

Население относится к работам с напряженным интересом и на «Тихой Сосне» внесло в работу 24 000 человеко-дней, дней работы в холодной воде.

Спасенная от болота земля, конечно, переходит к населению.

Кругом очень бедно. Культуры как будто нет никакой.

Она придет за водой и сменит жестокую беспросветную нужду, которую знал край от времени мамонта до вчерашнего дня.

Хмара — это облака.

«Что за хмарой?» — спрашивают нас крестьяне тех деревень, в которые мы прилетаем.

«Мы» — это агитсамолет «Лицом к деревне». Он летит через Воронеж — Лиски — Богучар на Астрахань — Гурьев и еще дальше до Москвы. Но он не пролетает деревни, а залетает в них и делает полеты с крестьянами.

Я уже писал, что здесь очень мало воды — только малярийному комару напиться.

Поэтому у Дона, да и у всякой пропадающей речушки стоят огромные села.

Ехать вдоль такого села на лошади — час. Гореть им тоже час.

В селе Мамон, в котором мы гостим, населения 15 000. Аэроплан в воздухе при хорошем летчике — прекрасное средство сообщения. Но как хорошо летающая птица, аэроплан слаб на ноги и может сломаться при посадке.

Наш аэроплан — гидроаэроплан: у него вместо колес большие черные поплавки в двенадцать пудов весом. Подымается аэроплан с воды, как гусь; долго бежит по воде.

Летчик берет штурвал то на себя, то от себя, работая рулями глубины. Машина гудит, вода за самолетом обращается в пыль и пену. Самолет подымается на дыбы, еще глубже рвет воду.

Самого момента взлета никогда не заметишь из кабины.

Мы летим не очень высоко.

Справа к нам подходят дожди. Мы облетаем облака. Земля, видная с самолета, непохожа на деревенскую, она обобщена географически.

Видишь не быт, а какой-то вывод из данных географии и политической экономии. Видишь чересполосицу крестьянских полей, и эти поля похожи на ряд зеленых росписей разной грубости.

А вот чересполосица заменилась правильными, большими, ровно закрашенными квадратами: здесь, значит, проведено землеустройство, и хлеб зреет на широком поле.

В итальянской живописи, кроме обычной перспективы, была еще «перспектива всадника» и «лягушечная перспектива».

В будущей живописи будет перспектива летчика. Тогда и опишем.

Летчику на тихую воду спускаться трудно: трудно определить расстояние от этой воды. А тут еще навстречу тебе летит из глубины твое отражение. Но наш летчик Моисеев спускался на воду прекрасно. Его «птичье чувство» имело и «утиное отделение». На берегу реки уже ждут люди. Они ждут самолета уже несколько дней. Разочаровались, уже издевались над своим авиахимом, все же ждали.

Спускаемся ранним утром. Те, кто спал, бегут к нам из хат. Моются у реки. Начинается митинг.

После митингов начинаются полеты крестьян. В первую очередь летят старики и старухи.

Они просят поднять их повыше. Их интересует: «Что за хмарой?»

Крестьянину в самолете нравится все, начиная с того, что сидеть мягко.

Парни лезут в самолет решительно. Девушки боятся и просят, чтобы их возили по две. Деревня не любит автомобиля. Она к нему враждебно-равнодушна. Но деревня любит аэроплан. Мы пролетели через край, в котором сейчас, перед новым урожаем, почти нет хлеба. Но никогда не услышишь о том, что аэроплан — роскошь. Старуха 77 лет, поднявшись на аэроплане, говорит другим: «На небе ничего нет — за хмарой пусто». И вот у аэроплана идет разговор: «Сколько стоит аэроплан?», «сколько весит?», «скоро ли будут летать все?», «сколько будет стоить билет?», «почему аэроплан не падает?», «нельзя ли отдать сына в мотористы?», «а если бога нет, то почему в прошлом году не выпал снег?». Спрашивают нас, как «очевидцев». Когда отвечал такому старику, седому и яростному (он кричал на меня; «не перебивай — твоя речь впереди»), он выслушал и сказал: «а почему же это прежде не объясняли, а только ругались?» (ругал его внук-комсомолец).

Со стариком сидели бабы. Они не согласны. Но ласковы — им тоже лестно, что человек летает.

У нас сейчас больше направляют больных крестьян в Ливадию. Это, конечно, очень хорошо. Но крестьянин здоровый несколько пресыщен природой. Ему нужны машины, аэроплан, трактор, электрическое освещение. Урожай будет хороший, если «хмары» не помешают.

Через Савеловский вокзал — путь в уездную узкоколейную Россию. Поезд идет 230 верст 17 часов; он стоит на станциях, не зная, как извести время. В вагонах едут сезонные рабочие, возвращающиеся из Москвы, торговцы — на ярмарку. А поезд идет медленно. Версты каплют. У станции «Красный Холм» города нет; есть грязный кружок вокруг садика и несколько тележек. Еду в город за две версты. Город «Красный Холм» — город вокруг двух соборов. В базарный день сюда набивается народ. В небазарный день все тихо, город пуст. Против собора двухэтажный дом — «Производсоюз»; здесь оживленно.

Все уезжают.

Назавтра генеральный бой — годовая ярмарка, Сергиев день в селе Малахове за 30 верст. Деньги должны были прийти с поездом, но не пришли, их занимали в городе, скребли по всем кассам, доставали у товариществ и сейчас ими набивают саквояжи. Сортировщики уже сидят на тележках. Места для меня нет, потому что лошадь по такой дороге лишнего везти не может. Мне достали маленькую лошадь, маленькую тележку и маленького крестьянина. На всем этом я едва мог поместиться с портфелем. 30 верст немного, и я поехал. «Лошадь у меня щекотливая, — сказал крестьянин, — она на передок не кована и шоссе боится». Задние ноги щекотливой лошади тоже были не кованы, и мы поехали не по шоссе.

Несколько дней лил дождь.

Шоссе, как насыпь, возвышалось среди двух длинных болот. «Наши лошади, — говорил мне возница, — к воде привыкли, мы около реки живем». И лошадка действительно довольно весело везла тележку по грязи. Разговор от самой станции «Красный Холм» везде один и тот же — лен, лен и клевер. Клевер привел в этот край лен, который любит расти по клеверищу, и привел с собой также и скот.

Мы выехали из «Красного Холма» часа в три.

Я не знал, куда девать время на этой дороге, на которой версты капали так медленно. Ночевать пришлось в одной деревне в одиннадцати верстах от села Хаботское. Изба чистая, стены мытые и тараканы свежие, не противные. «А обои мы скурили сами», — сказал мне хозяин, и я получил еще один пример крестьянского бестоварья. В соседней комнате мычал и стонал дедушка, спал он сидя, упершись на грязный ларь (говорят, так спит уже 10 лет). Хозяин хитрил со мною, чтобы я остался переночевать и дал отдохнуть лошади. Рассказывал мне о том, что он из Ленинграда и был конфетным мастером; объяснил мне, как делаются «атласные подушечки» и конфеты с ромом.