Рута Ванагайте - Свои. Путешествие с врагом

Рута: Израильские источники в два-три раза увеличивают как число жертв, так и масштабы жестокости.

Эфраим: Здесь мы не договоримся. Мы посетили синагогу, то есть то, что осталось от синагоги, теперь превратившейся в склад частного лица. Это не вина Литвы – советская власть уже много лет назад превратила синагогу в магазин хозтоваров. Мы поднимались на второй этаж синагоги, где когда-то молились женщины. Там евреев держали до тех пор, пока не увели под конвоем в тюрьму в Укмерге, а вскоре после этого они были убиты в лесу Пивония. Я могу только представить себе эту исполненную страшной тревоги молитву, которую произносили евреи, моля Бога, чтобы спас их. Они, скорее всего, не знали, что их ждет, однако чувствовали, что их всех постигнет страшная участь.

Теперь это только маленькая точечка среди множества других точек – мест массовых убийств евреев в Литве. Один польский историк еврейского происхождения, Ян Гросс, написал книгу “Соседи” – про убийства в польском местечке Едвабне. Там местных евреев расстреляли сами поляки. Когда вышла эта книга, вся Польша была потрясена. Так и должно было произойти. Я говорю себе: здесь же, через границу, есть страна, полная таких мест, одно сплошное Едвабне, и эту страну до сих пор не потрясло то, что тогда происходило. Вот о чем мы должны говорить. Не важно, что мы находимся по разные стороны баррикад, что стоим на разных позициях, – наши чувства в определенном смысле схожи, равно как и наша цель: распространить правду, добиться, чтобы люди услышали ее и осознали.

Рута: Я думаю про своего деда, который точно ненавидел советскую власть и, если он был в комиссии, которая составляла списки евреев-коммунистов, он не знал, с какой целью составлялись эти списки… Думаю о тех десяти-двенадцати или – по вашему мнению – тридцати-сорока мужчинах, которых вели через поля, через кусты к зарослям у Швянтойи. Семьсот метров дороги вниз, к смерти. Они знали, куда их ведут, потому что их вели пять вооруженных мужчин. Ненавижу такие места. Никогда не пошла бы гулять здесь, не стала бы пробираться к реке через высокую траву, в которой полно клещей. Это самые безобразные клочки литовской природы. Когда вижу такие непроходимые места, заросшие кустарником, думаю: если бы меня задавили и бросили в такие кусты, никто бы не нашел, пока не начала бы смердеть… Это ужасный, страшный последний путь человека. Ужасное место, чтобы лежать после смерти. Перед тем как читать кадиш, вы показали мне улитку, которая ползла по памятнику вашим. Вы ничего не сказали, но я поняла, что вы хотите, чтобы я убрала эту улитку. Я так и сделала. Убрала улитку с памятника вашим.

Эфраим: Да. Спасибо вам за это. Теперь мы едем через местечко Каварскас по центральной улице Укмергес. Эту улицу, по словам свидетелей, вскоре после прихода нацистской армии подожгли. Ее подожгли местные, потому что на ней жили евреи. Странно, дед и отец Руты жили как раз на этой улице – мы только что видели их дом.

Рута: Я в это не верю, мой отец рассказал бы про пожар. Отец родился в 1921 году, так что в начале войны ему было двадцать. Он учился в Каунасе, но лето проводил здесь, в Каварскасе, помогал родителям по хозяйству. Он рассказывал мне о том, как жил здесь до войны, рядом с евреями, и говорил, что антисемитизма почти не было. Вы постоянно, непрерывно повторяете, что литовцы еще до прихода нацистов только и жаждали расправиться с евреями. Возможно, был такой единичный случай, но я не могу поверить, что это было повсеместным явлением. Никогда об этом не слышала от своих бабушек и дедушек или от родителей. Я знаю, что происходило в Литве после прихода нацистов, но очень прошу не заставлять меня поверить, что зверства повсеместно начались еще до того, как они пришли.

Эфраим: Хорошо. Прочитаю вам отрывок из книги “Евреи Литвы” – “Yahadut Lita” , изданной в Израиле. Том четвертый. Глава про Укмерге. “В Укмерге было много литовцев, которые, как только началась война, стали грабить еврейские дома, мучить и убивать евреев. Женщины, которые работали в еврейских домах, приводили вооруженных мужчин и показывали, где спрятаны ценности, которые были у евреев”.

Рута: Когда вы говорите “много”, у меня сердце останавливается. Что значит “много”? То, что вы говорите, словно превращает всю мою страну в одно огромное чудовище. Все два миллиона литовцев из года в год ждали случая убить своих соседей-евреев, шестьсот лет живших рядом? И наконец дождались?

Эфраим: Я не говорил “все литовцы”. Я сказал “много литовцев”. Их действительно было много. Укмерге был большим городом. Там жили восемь тысяч евреев.

Рута: Сколько это – “много”?

Эфраим: Много – это сто, пятьдесят, восемьдесят, двести. Что с вами происходит? Вы слишком болезненно реагируете.

Рута: Да, я болезненно реагирую, когда на мой народ клевещут. Это нормально. Когда вы говорите “много литовцев”, меня просто тошнить начинает.

Эфраим: У меня есть предложение. Вы можете спеть гимн Литвы, если вам от этого легче. Как это делали ваши соотечественники после резни в гараже “Летукиса” в Каунасе.

В конце XIX века в Укмерге жили 7287 евреев (53,8 % всего населения местечка).

Едем по дороге, по которой осенью 1941 года вели из синагоги евреев. Мой дед Йонас их не сопровождал. К счастью, деду в то время было уже шестьдесят лет, и никакой начальник полиции ни во что его впутать не мог. А вел ли их Балис Шимке, которого арестовали и посадили в тюрьму вместе с Йонасом? В протоколах следствия записано, что да. Что за конвоирование и охрану Шимке получил вознаграждение – еврейский дом и 4,5 гектара земли. В другом месте написано, что Шимке был командиром белоповязочников, еще в одном – что в свидетельствах об убийствах в Укмерге рядом с фамилией Чюкшиса упоминается Б. Шимкус. Не тот ли это самый Балис Шимке, с которым мой дед проходил по одному делу?

Пятьсот евреев, жителей Каварскаса, из синагоги пригнали в тюрьму в Укмерге. В тюрьме было 37 камер. За июль 1941 года число заключенных выросло с 45 до 789. В тюремных книгах зафиксировано количество получавших питание узников:

1 августа – 667 взрослых, 8 детей

5 августа – 1409 взрослых, 24 ребенка

6 августа – 11 взрослых, 0 детей.

Мы останавливаемся у развалин имения Вайткушкиса. Сюда согнали тысячи евреев. Группами вели по дорожке вниз. Группами расстреливали. Это частное владение. Обнесенное оградой. Никакого знака, конечно, нет. Имение, видно, ждет поддержки Евросоюза и будет отреставрировано. Тогда здесь будет знак – логотип Евросоюза. Смерть логотипа не имеет, потому его здесь и нет.

Свидетель Адомас Данюнас, 24 года, работал в больнице Каварскаса дезинфектором, вступил в отряд белоповязочников, потому что начальник полиции Каварскаса ему пригрозил: если не вступит, его пошлют в Саксонию.