Литературная Газета - Литературная Газета, 6636 (№ 12/2018)

Не полюбил!

Теперь один живи!

Мы встретимся...

Но я не жажду мщенья.

Тебя своей лишившая любви,

я виновата, и прошу прощенья!

В ожидании нежности

Среди тяжёлой зимней стужи –

весна иль осень...

Кто поймёт?

То под ногами плещут лужи,

то снова наступает лёд.

Снег плачет, словно горько запил,

и влага с крыши потекла,

но от летящих сверху капель

ты не почувствуешь тепла.

И мне, не чаявшей согреться,

под этим ветром ледяным,

зачем обманываешь сердце,

капель, журчанием иным?

Вода скользит по льду, как в сказке,

но я-то знаю, боль тая –

не принесёт весенней ласки

капель, обманщица моя...

Мамино письмо

Из вороха бумаги снежной

письмо случайно достаю.

К нему я прикасаюсь нежно,

знакомый почерк узнаю.

Страницы помутнел орнамент,

края потрескались не вдруг,

как будто редкостный пергамент

прошёл через мильоны рук.

Глаза бегут по тропкам строчек,

то спотыкаясь, то смеясь.

Так мама неразумной дочке,

как шаль, тепла соткала вязь.

Вот я в конце, и вновь в начале

читаю, видя между тем –

напившись маминой печали,

святой пергамент пожелтел.

О, как права была ты, мама,

но мне не ставила в вину,

что путь мой не проляжет прямо,

что я не раз с него сверну,

что мне достанется от близких

несправедливого огня.

И лишь твои святые письма

спасали всякий раз меня.

Вот так всю жизнь идёшь в сраженье,

любовь и молодость губя,

чтоб посмотрели с уваженьем

чужие люди на тебя.

И наконец тебе понятно:

лишь мамы щедрая любовь

и бескорыстна, и бесплатна,

в письме прочитанная вновь.

Каждою весной

Я в деревне успокоюсь

под ручейный перезвон.

Снега в городе по пояс,

только молча тает он.

Здесь же ветер вольный дышит

ароматом стройных ив,

здесь и только здесь услышишь

стай гусиных перелив.

Мчит скворчиная позёмка

так, что сердце ёк да ёк,

горожанину-ребёнку

это счастье невдомёк.

Гуси ждут пушистых деток…

Вот бы с мамою сейчас

набросать им в гнёзда веток

и соломы про запас.

Что ж я душу-то мочалю,

если каждою весной

дом пустой меня встречает

и замочек навесной.

Возвращенье земляка

Под жаворонка песню раскачались

И расшумелись добрые хлеба.

Шагал крестьянин, тем хлебам начальник,

Ему земля – и счастье, и судьба.

Но в чёрный день к полям его Отчизны

Фашистских полчищ ринулась орда,

Свободу вырывая вместе с жизнью,

Как будто ломоть хлеба изо рта.

Поверженным врагам куска не жалко,

Пусть поедят с натруженной руки,

Но с теми, кто на землю смотрит жадно,

Готовы насмерть биться земляки.

Недавно серп державшими руками

Винтовки взяли, но страшна война:

Гляди, как на могильном белом камне

Кровоточат погибших имена.

Мой добрый край не ранили гранаты,

Не рвали землю бомбы на куски,

Но в наших душах мёртвые солдаты

На память завязали узелки.

Они кровоточат, не заживают…

Как будто духи предков из огня

Взывают к тем, кто их не забывает,

И совестью, и разумом храня.

Мы кланяемся славными делами

Герою, что в сраженье уходил –

Вот он с горы любуется полями,

Которые в бою освободил.

И смотрит вдаль отцовскими глазами,

Уставшими от ратного труда –

Он уходил, земли своей хозяин,

Как памятник вернулся навсегда!

Перевод Айрата Еникеева

Остро пахнут мгновенья весныВыпуск 16

Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Поэзия Башкортостана

Теги:Поэзия Башкортостана

Наталия Санникова

Родилась в деревне Васильевка Ермекеевского района Башкирской АССР. В 1998 году окончила отделение журналистики БашГУ. Автор и ведущая программ на «Радио России – Башкортостан». Публиковалась в журналах «Бельские просторы», «Рижский альманах», в литературном интернет-журнале «Русский переплёт». Живёт в Уфе.

Явление

Первыми в нашем дворе из-под снега

являются трое:

шестиногая лавка,

предынсультная Лида,

Муська на поводке.

Позже бывший бог математики

материализуется из запоя,

серое морщит лицо, мычит

на математическом языке.

Муська с хозяйкиных острых колен

наблюдает брезгливо,

как призывно вопит нестерильный,

набухший, текущий мир.

Бледноликая Лида

капает Муське в миску

небесных сливок –

от стресса. Экс-небожитель корчится,

будто что-нибудь защемил.

Ощупывает карманы, щурясь,

считает мелочь.

Невесомая Лида укоряюще смотрит.

Взгляд – прозрачней воды.

Пепельнолицый сын её вздрагивает,

становится белым-белым.

А потом долго курит,

по привычке в сторонку

рукой отгоняя дым.

Ясам

Решительный бог Ясам стоит

посреди Вселенной.

Повелительно топнет –

разлетаются брызги галактик,

мириады миров – топать не лень ему –

осыпаются в грязь и чуть-чуть –

на мамино платье.

Мама не видит – отвернувшись,

щебечет по телефону

с подружкой о том, о сём,

что сынок упрямый,

непослушный, неугомонный,

всё – по слову его: «Я сам, мама!»

Любознательный бог Ясам измеряет,

где глубже.

На разлившейся улице

под умиленные взгляды прохожих

самозабвенно топчется в луже,

сапожки полны весны.

Вот и мама зовёт: «О, боже!»

Три мгновения весны

* * *

После программы «Время»

вместе чаёвничала семья:

Папа, Мама, Кошка,

Макс Отто фон Штирлиц да я.

Чёрно-белый «Рекорд» волновался,

рябил, шумел.

По-другому он не умел.

Папа курил у печки.

Мама довязывала носок.

Кошка глядела на спицы.

Закипал берёзовый сок

за нашим окном

и в прифронтовом лесу.

Штирлиц спал безмятежно.

Мне верилось – всех спасут.

Сердце сжималось сладко,

как от сгущённого молока…

И время не замечало нас.

Свысока.

* * *

Остро пахнут мгновенья весны

отсыревшим порохом,

раньше пахли берёзовым соком,

теперь – за сорок нам,

тем, кому первой детской любовью

был Штирлиц-Тихонов.

Раньше время посвистывало шутя,

теперь как-то грозно тикает.

Ждал полжизни мгновения – этого? –

что ж, смотри.

В детстве лучше всегда.

И оно до сих пор звенит

глубоко внутри,

под большими снегами, как водится.

В птичьей груди его

не умолкает музыка Таривердиева.

* * *

Нет, у кошки, у собачки –

не боли,

улетай скорей подальше

от Земли,

из когтей своих добычу

отпусти,

сизым облаком лети

античастиц

к неизвестным, небывалым

берегам,

антиснегом на краю