Вера Мильчина - «Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Жюльвекур не вступил в русскую службу, и тесная его связь с Россией объяснялась прежде всего биографическими обстоятельствами (женитьба), однако самый приезд в Россию был мотивирован легитимистскими убеждениями и отторжением от современной французской политической реальности (парламентской, конституционной). В автобиографической книге «Лоис. Из Нанта в Прагу» (1836) Жюльвекур писал, обращаясь к современникам-республиканцам: «Я, как и вы, верил в республику, и ради этой веры отрекся от убеждений моих монархических предков (для юной души, объятой энтузиазмом, мечта о республике так сладостна); однако под натиском опытности и разума мой кумир не устоял, и тот, кто отвергал наследственный легитимизм, сделался легитимистом по убеждению». От «внутренней эмиграции» (уже известный читателю этой книги термин Дельфины де Жирарден) Жюльвекур перешел к эмиграции «внешней», хотя подданства не менял.

Для людей подобных взглядов обращение своих взоров к России было вполне естественным; Жюльвекур мотивировал это очень подробно в предисловии к сборнику «Балалайка»:

В течение долгого времени Россия, эта огромная империя, площадь которой равняется одной двадцать восьмой части всей поверхности земного шара, а население составляет одну пятнадцатую часть всего населения планеты, империя, которая располагается в трех частях света и занимает едва ли не половину территории Европы, – эта Россия была нам почти неизвестна и мы имели о ней понятия самые смутные и самые поверхностные. – Если судить по нашему безразличию, по отсутствию у нас какого бы то ни было интереса к тому, что до нее касается, Россия являлась на нашем пиру не более чем гостем, недостойным нашего внимания, – гостем, которого мы были вынуждены терпеть по причине его физической силы, но к которому не желали даже присмотреться. – Между тем гость этот медленно, но верно занимал за нашим столом все больше места, и пока каждый из нас, жителей старой Европы, сторонился России как дикого соседа-варвара и отводил от нее взор, она по-прежнему двигалась вперед, простирала исполинскую руку и со своего северного полюса дотягивалась до полюса южного, обретала могущество на деле, еще не обретя его на словах; никто еще не прозревал в ней даже королевского достоинства, а меж тем она уже обладала властью императорской.

Анархия, облетавшая земной шар, не миновала ни одной державы; с собою она приводила либо узурпацию, либо республику и предлагала государям старых монархий выбрать одно из этих двух зол; они уже готовы были уступить, как вдруг Россия, этот грозный, но позабытый ими гость, протянула меч и положила на чашу весов все свое исполинское могущество; потрясение оказалось столь сильным, что державы европейские не могли не очнуться.

Тут-то Европа и соизволила впервые открыть глаза. Она увидела в России свою единственную поддержку и опору, она поняла, что только Россия способна помочь ей возвратить утраченное равновесие, укрепить основания, каждодневно подтачиваемые революционной пропагандой; тогда-то Европа и принялась изучать Россию со всех сторон, во всех отношениях с усердием столь же великим, сколь великим было ее прежнее беспечное безразличие. Сегодня все европейцы запасаются паспортами, чтобы ехать в Петербург и Москву; Рим и его величественное прошлое больше не в моде; теперь Европа ищет свое будущее на брегах Невы.

Мы приезжаем в Россию, и с каким же изумлением открываем мы внезапно страну, которая ничем не уступает другим странам европейским в том, что касается просвещения и цивилизации, но которая зато отличается от них годами. Россия молода и, как всякое молодое существо, может похвастать нерастраченными силами, любовью к семейству и отечеству. Другие же державы стары и, как всякое старое существо, не могут похвастать ничем, кроме душевной черствости, эгоизма и корыстолюбия.

Мы полагали найти в России правительство варварское, деспотическое, не ведающее ни законов, ни установлений, ни правосудия; не успели мы, однако, присмотреться к ней поближе, как ненависть наша, плод незнания и невежества, уступила место истинному восхищению; в этой якобы деспотической стране все, от Императора до самого ничтожного из его подданных, связаны между собою узами семейственными.

Что же касается Императора, то в его лице полагали мы найти жестокосердого северного султана, абсолютного монарха, чью железную десницу ощущают на себе подданные все до единого; увидели же государя, которого народ любит, почитает, боготворит, как отца. В указах, им издаваемых, зачастую куда меньше произвола, нежели в ордонансах наших королей-граждан, издаваемых в согласии с органами представительной власти, а так называемые рабы, живя под властью своих помещиков, меньше страдают от рабского своего состояния, нежели мы, живя под властью нашей конституции, страдаем от нашей свободы.

‹…› Россия во всем обманывает наши представления и наши ожидания, и, позабыв о гордыне, мы вынуждены признать, что ни одна нация еще не шла так стремительно по дороге цивилизации. Россия – дитя-исполин, идущий вперед семимильными шагами. За одно столетие она преодолевает такое расстояние, какое другие – за десять.

Лишь в одном ухитрилась она каким-то чудом не подражать Европе: она избегла порчи! Цивилизация, взрастающая на российских просторах, прекрасней и мощнее прочих, плевелы не душат ее, и именно это позволяет нам предречь ее грядущее величие. У нас цивилизация вверена покровительству людей; в России ей покровительствует Бог. В первом случае цивилизация ведет в пропасть, во втором – в будущее.

‹…› Никто не может философствовать о России издали, как философствовал бы о других странах европейских. Мы всегда судим о чужом характере по нашему собственному, но о русском характере так судить невозможно, ибо ум у России европейский, лицо – азиатское, душа же ее принадлежит Господу.

В этом пассаже прекрасно видны основные черты того идеала, который легитимисты надеялись обрести в России: Россия воспринимается как страна порядка, противопоставленная европейскому беспорядку и анархии; как страна с таким политическим строем, при котором место западноевропейского антагонизма между классами и сословиями занимает их семейственный союз; как сила, способная защитить Европу от революционной пропаганды, подтачивающей ее основания.

Идеализация России осуществлялась во Франции не впервые; во второй половине XVIII века тем же занимались французские философы при активной поддержке Екатерины II (французский исследователь Альбер Лортолари назвал это явление «русским миражом французских философов»). Однако «мираж» философов XVIII века носил «прогрессистский» характер (Россия изображалась как страна, открытая новым веяниям и более передовая, чем абсолютистская Франция). Напротив, «мираж» французских легитимистских публицистов 30–40-х годов XIX века был консервативным: монархическая Россия противопоставлялась конституционной Франции, погрязшей в хаосе и раздорах.