Вера Мильчина - «Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Случались, впрочем, и метаморфозы противоположного свойства. Поскольку в России французы искали черты, противопоставляющие ее Франции, порой вместе с изменением французской внутриполитической ситуации изменялась позиция французов, и те же самые люди, которые еще вчера были критиками России, назавтра становились ее сторонниками. Например, публицист Сен-Марк Жирарден в 1830-е и в первой половине 1840-х годов помещал в газете «Журналь де Деба» статьи, резко осуждавшие Николая I и тот «порядок», который царит в его империи. 21 декабря 1835 года в одной из статей, посвященных печально знаменитой варшавской речи российского императора (см. о ней с. 131), он писал: «Порядок в Париже – это закон, причем закон мудро либеральный; порядок в Санкт-Петербурге – это всемогущество одного человека, ограничиваемое время от времени вооруженными мятежами и дворцовыми переворотами». Однако после революционных событий 1848 года Сен-Марк Жирарден, по его собственным словам, пересмотрел свое отношение к России; раньше он сравнивал ее государственный строй с французской конституционной монархией, и это сравнение было не в пользу России, но теперь «смута во Франции, которая сделалась республикой, не будучи к тому готовой» заставила его и многих других французов осознать: «предпочтительнее тот порядок, который не нужно каждый день отвоевывать заново» («Журналь де Деба», 16 апреля 1852 года).

Так что Жюльвекур со временем мог бы эволюционировать в разные стороны: возможно, он бы укрепился в своих русофильских симпатиях и в преданности российскому императору, которому в одном из стихотворений даже предсказал господство над всем миром («Могучею рукой всю землю держит он! / Сегодня Николай, а впредь Наполеон»), а возможно, убедился бы, что картина, нарисованная им в предисловии к «Балалайке», далека от действительности. В последнем своем романе «Русские в Париже» (1843) он уже не так высокопарен, уже не восхваляет русских, хотя еще не обвиняет их. Жюльвекур старается соблюдать нейтралитет: он не изображает всех русских поголовно ни тиранами, ни жертвами тирании и вообще почти не использует для их изображения специальных «этнографических» красок. Его русские – светские господа и дамы, без труда находящие общий язык с господами и дамами французскими. Пожалуй, более всего Жюльвекур стремится убедить читателей (и себя самого?) в том, что русские – такие же люди, если не как французы, то по крайней мере как англичане. Описывая склонность русских аристократов сорить деньгами, он афористически заключает: «Русские 1840 года – все равно что англичане года 1820-го». Что же касается идеализации России, то она в романе уже не безоговорочна и становится предметом обсуждения. Восхваление патриархального «русского порядка» отдано благонамеренному графу Русникову, который утверждает, что в России больше свободы, чем во Франции («Мы свободны делать и говорить все что угодно, если только наши речи не оскорбляют правительство, а поступки не способствуют его свержению»). Тезисы Русникова оспаривает другой русский герой, поклонник либеральной Франции; доводы его вполне основательны, и кажется, что автор-француз с ним солидаризируется, однако данная этому герою говорящая фамилия доказывает, что автор относится к нему иронически: «русского европейца» зовут Болтунов. Как бы там ни было, в 1843 году отношение Жюльвекура к России стало более сдержанным. Быть может, если бы не безвременная смерть, он бы отошел и еще дальше от первоначальной русофилии, но об этом мы можем только гадать.

Дево-Сен-Феликс кадил российскому правительству не потому, что имел какие-то выношенные убеждения, а потому, что рассчитывал извлечь из своей верноподданности материальные дивиденды. Напротив, Поль де Жюльвекур проповедовал верность российской абсолютной монархии не столько из корысти, сколько из принципа. Следующий наш герой начал с объявления о своих монархических убеждениях и совершенном бескорыстии, он даже по доброй воле вступил в российское подданство и оказывал России шпионские услуги. Но прошло немного времени, и бескорыстный поклонник российской монархии принялся требовать недоплаченных ему денег. По этой, а также по другим, гораздо более важным причинам российская его карьера окончилась полным крахом.

Среди «полезных» французов был разряд людей, оказывавших или по крайней мере предлагавших российскому правительству услуги весьма деликатного свойства. Я имею в виду потенциальных агентов влияния и шпионов. Однако III Отделение соглашалось принять такие услуги далеко не от каждого. Николай I остерегался сотрудничества с французами, состоявшими в оппозиции к официальной июльской власти. В том же 1836 году, когда герой этой главы захотел связать свою жизнь с Россией, свои услуги III Отделению предложил граф Поль де Шуло (1794–1864). Шуло был почтенный легитимист: в 1832 году он поддержал герцогиню Беррийскую, невестку свергнутого короля Карла Х, в ее попытке поднять во Франции восстание против Луи-Филиппа, а после ареста герцогини служил связным между ней и ее сторонниками. В 1836 году он изъявил готовность публиковать материалы в пользу союза Франции с Россией в провинциальных французских газетах, с тем чтобы оттуда их перепечатывали газеты столичные, и полагал эту меру эффективнее для прорусской пропаганды, чем создание в Париже русской газеты. Шуло был готов работать, но не бесплатно, и сообщил российским властям свой тариф: за простое предоставление информации он запросил от 25 до 30 тысяч франков, а за влияние на общественное мнение – от 100 до 150 тысяч. Шуло был достаточно известной политической фигурой, и Николай I не решился иметь с ним дело, вероятно опасаясь огласки; тем не менее император приказал выдать ему через российского посла в Вене 25 тысяч рублей, однако предупредил, что российское правительство должно оставаться «совершенно не в действии по этому делу». Разумеется, еще менее желанными были услуги от представителей противоположного политического лагеря. Беглый солдат-республиканец Сабатье, о котором уже шла речь выше (см. с. 30), тщетно сообщал III Отделению сведения о вооружении французских кораблей и численности французской армии: это не смягчило императора, и он приказал выслать солдата за границу.

Останавливал чиновников III Отделения и самого императора, помимо нежелания порочить себя сотрудничеством с людьми, не представляющими законного правительства своей страны, еще и тот факт, что в темном мире тайных агентов водилось немало жуликов, и российские заказчики опасались не только нанять недобросовестных людей, которые потом разгласят их секреты, но и попасться на удочку обманщиков, готовых подсунуть им ложную информацию. «Обзор деятельности III Отделения за 25 лет» сетует на действия «ложных доносителей, которые предваряли об обширных заговорах в Империи», причем лжецы встречались не только среди русских, но и среди иностранцев: