Вера Мильчина - «Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

III Отделение проверяло Бакье, а Бакье тем временем, в точном соответствии с рекомендациями Мейендорфа, сулил III Отделению заманчивые сведения, которые он мог бы ему дать:

Должен также сказать, что я, к несчастью, оставил в Париже список из четырех-пяти имен очень опасных демократов; однако надеюсь, что смогу назвать их Вам вовремя; в настоящий момент, как и значится в нашем донесении, опасаться нечего.

Все еще оставаясь в Петербурге, Бакье поднимает и деликатный вопрос о деньгах, которые нужны, конечно же, не ему лично, а только ради дела; он просит назвать сумму, которую ему выделят на год вперед, и прибавляет:

Надеюсь, не стоит уточнять, что этот вопрос о деньгах не имеет никакого отношения к моим личным интересам: сам для себя я ничего не прошу до той поры, пока не сумею доказать, что я верный, преданный слуга. Если же я выдержу испытание, то буду полагаться на справедливый суд Его Величества.

Тут же, по-видимому, еще не покинув Петербурга, Бакье рассказывает о начале своих трудов: случайно узнав, что против России плетутся заговоры, он нанял собственных агентов и надзирал за их деятельностью, всячески остерегаясь столкновений с французской и русской (посольской) полицией; надзора первой, пишет он, удалось избежать, а второй просто не существует, поскольку русский посол в Париже Пален так честен и простодушен, что вместо того, чтобы проводить тайную разведку, действует открыто и обращается за сведениями непосредственно к председателю французского кабинета господину Моле! В своих разведывательных трудах Бакье пользовался помощью «распорядителя работ», которого он именует Сент-Альбеном. Псевдоним этот образован по той же модели, какую использовали актеры: мы уже видели в предыдущей главе, как Феликс Дево превратился в Дево-Сен-Феликса. Модель эта была столь продуктивна, что и Бенкендорф в переписке с агентами носил такие же водевильные псевдонимы: сам Бакье именовался Сен-Леже, его высокопоставленный корреспондент скрывался под именем Сен-Прё. Между тем это имя, как известно, носил герой знаменитого романа Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза», любовник заглавной героини; по-видимому, оба корреспондента не сознавали, насколько комично такое именование. Что же касается так называемого Сент-Альбена, то он, по-видимому, работал во французском Министерстве иностранных дел на какой-то не очень высокой должности и имел некое отношение к дипломатическим курьерам.

Бакье трудился, у него было много хлопот: указать на то, что необходимо ужесточить контроль за въезжающими в Россию французами и за пребывающими во Франции русскими молодыми людьми, «падкими на обольщения либерализма»; предложить Бенкендорфу перечень французских газет, которые можно подкупить и помещать в них прорусские материалы; очернить одного французского журналиста, который хочет предложить свои услуги русскому правительству, а сам между тем является верным слугой правительства французского; заклеймить другого, «который поддерживает в своей Франкфуртской газете одновременно доктрины монархические и революционные и с равною охотою черпает из секретных фондов Франции и из казны России» (кстати, Шарль Дюран, главный редактор газеты «Journal de Francfort», в самом деле именно так и поступал, а в конце концов предал и тот, и другой лагерь и переметнулся на сторону принца Луи-Наполеона Бонапарта, к великому неудовольствию III Отделения, которое лишь после этого сочло «гибкость его ума, способного с равным искусством защищать и проповедывать самые противуположные мысли» примером «разительным и вредным» [20] Об истории Дюрана я уже рассказала подробнее в статье «Шарль Дюран – французский журналист в немецком городе на службе у России» (в книге «Россия и Франция»). Кстати, Дюран тоже состоял в секретной переписке с Бенкендорфом, причем именовал шефа жандармов Сен-Жоржем. ). Но это все побочное, главным же объектом наблюдений Бакье были поляки («поляки вообще, поляки-консерваторы и поляки-демократы») и прочие отщепенцы, замышляющие убийство императора. Некоторые из сообщаемых французским шпионом имен очень заинтересовали шефа жандармов: Бакье, например, писал о некоем Гиньяре, который «родился в Америке, долгое время жил в Брюсселе, но большую часть жизни провел во Франции. Человек он ловкий и решительный. Он должен отправиться в Санкт-Петербург через Германию и Пруссию под видом торговца украшениями» и убить императора, поскольку именно его на эту роль определил жребий (Бенкендорф фамилию повторил на полях и приказал сообщить приметы злодея начальникам всех губерний).

Бакье был отменным мастером шантажа. Через все его донесения красной нитью проходят две темы: во-первых, серьезность тех опасностей, которые грозят России, а во-вторых, исключительность сведений, какими он, Бакье, располагает на этот счет. Он всячески подчеркивал это в тот период, когда еще только искал благосклонности российской высшей полиции, а после зачисления на службу продолжал напоминать о своих незаурядных талантах. Некоторые пассажи из его донесений не могут не привести на память монологи Ивана Александровича Хлестакова:

Работа совершалась под моим непосредственным руководством; я надзирал за всем самолично; я следил за действиями всех агентов, к чьим услугам вынуждены мы были прибегнуть; не раз видел я, как человек чрезвычайно ловкий и чрезвычайно деятельный, начальник службы, учрежденной по сему случаю [тот самый Сент-Альбен] , вырывал у наших противников невольные признания; для получения этих сведений требовались ему неслыханное самоотвержение, неслыханная храбрость; не однажды приходилось ему несколько дней и ночей подряд ни на минуту не смыкать глаз.

Впрочем, до определенного момента русских нанимателей Бакье его бахвальство не смущало. Он посылал Бенкендорфу донесения по самому широкому кругу вопросов и вдруг на самом интересном месте был отставлен от своей секретной службы. В 1839 году Отчет III Отделения еще упоминает Бакье в качестве российского агента в Париже, а в 1840 году уже именует его «бывшим нашим агентом».

О причинах этой отставки речь пойдет чуть позже, сначала надо описать «творческий метод», руководствуясь которым Бакье составлял свои донесения. Дело в том, что зачастую источниками для этих донесений служили вовсе не добытые с огромным трудом секретные документы (как о том писал он сам), а недавние и ничуть не секретные публикации в парижской печати.

Например, в одном из донесений он утверждает, что парижские поляки, принадлежащие к «аристократическому» крылу эмиграции, надеются свергнуть Николая I, настроив против него его брата, великого князя Михаила Павловича, а сделать это намереваются за счет «связей адмирала Чичагова, князя или графа Тургенева», которые «полностью преданы польскому делу» и не чужды «событиям 1826 года». Под 1826 годом следует разуметь восстание 14 декабря 1825 года. Николай Тургенев, заочно приговоренный к смертной казни за причастность к заговору, в самом деле в 1830-е годы жил в Париже. Однако он не был ни графом, ни князем (Бакье, видимо, считал таковыми всех русских дворян, и в этом он был не одинок; в нравоописательном очерке Эжена Гино «Русский», вошедшем в сборник 1844 года «Иностранцы в Париже», о парижском салоне, где собралось много русских, говорится: «Там было восемь-десять князей и столько же княгинь. Известно, насколько этот титул распространен в России, где заменой древности рода служили милости цариц, сотворявших с вечера до утра множество сиятельств»). Тургенев не только не был князем или графом, но и не был связан с поляками-эмигрантами и не имел никаких средств воздействовать на отношения императора с его братом. Тем более не имел таких средств адмирал Павел Васильевич Чичагов. Чичагов в 1813 году вышел в отставку и уехал за границу, оскорбленный обвинениями в том, что в декабре 1812 года при отступлении французов из России именно его неудачные действия помешали задержать Наполеона (отзвуки этих обвинений в том, что «земноводный адмирал», как назвали его в анонимной эпиграмме, взялся не за свое дело, содержатся в широко известных словах из басни Крылова «Щука и кот»: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник…»). С 1813 года Чичагов жил вне России в бессрочном заграничном отпуске, а в 1834 году отказался подчиниться указу Николая I о том, что пребывание русского подданного в чужих краях не должно длиться более пяти лет, и принял английское подданство. Он «фрондировал» в парижских салонах, однако от этого до реальной антирусской деятельности, помощи полякам и влиянию на императора или его брата было очень далеко (что же касается публикации отрывка из записок Чичагова в английском журнале «Foreign Quarterly Review», которая так возмутила Я. Н. Толстого, что он пожелал немедленно сочинить опровержение на мемуары этого «предателя», о ней Бакье знать не мог: она состоялась в апреле 1841 года, когда наш герой уже не работал на III Отделение).