Лев Вершинин - Грозная Русь против «смердяковщины»

Правда, чтобы справиться с владыкой, успевшим за 12 лет везде расставить своих, полностью от него зависевших людей, царю пришлось созвать не просто Собор, а пригласить патриархов всех православных Церквей (Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский приехали лично, владыки Иерусалима и Константинополя выписали коллегам официальные полномочия). Разумеется, заранее было понятно, что гости выполнят заказ царя, выплатившего им щедрый гонорар, но все формальности были соблюдены, и Никона буквально раздавили, тем паче что он, как выяснилось, в отличие от того же Аввакума, совсем не умел держать удар. Экс-«великому государю» припомнили все, не слушая никаких оправданий, и сообщили: « Отселе не будеши патриарх и священная да не действуеши, но будеши яко простой монах ».

Расправившись с Никоном, « многими о себе мнениями и винами ся обременившим », то есть расставив по местам, кто есть кто в «симфонии», Собор, однако, не осудил реформы, которые бывший патриарх проводил с таким тщанием, но, напротив, одобрил их в полном объеме. Более того, вождям «староверов», спешно возвращенным из ссылки, было предложено принять реалии как данность. Кто-то, как Иван Неронов, первым некогда вставший против Никона, проявил благоразумие и был вознагражден, кто-то, подобно Аввакуму, отказался наотрез и был предан анафеме и проклятию, как нераскаянный еретик. Таким образом, было официально провозглашено, что церковные реформы были не личной прихотью амбициозного выскочки, а делом Церкви, совершенным с одобрения светской власти.

Логика здесь, надо признать, имелась. Давать задний ход после всего, что уже сделали, представлялось немыслимым, да к тому же и «обновленная» Церковь, по сути, сделала шаг от дремучей традиции к зачаткам прогресса, задав вектор всему обществу. Появились возможности более качественного обучения, донесения до паствы неких, ранее непонятных ей молитвенных смыслов, унификации обрядов – и это, в общем, было вполне позитивно. С другой стороны, однако, возникла коллизия. Сам факт, что кто-то невесть по какому праву указывает верующим, как креститься, как кланяться, как возглашать славу Богу, большинство приняло с покорностью (типа, им там виднее), но очень многих, как сказал бы Лев Николаевич, пассионариев покоробил.

Фактически едва ли не впервые, а если не считать Крещения, так и без всяких «едва ли», русское общество столкнулось с проблемой свободы совести. Право верить так, как считаешь нужным, очень многие, понятия о правах вообще не имеющие, восприняли очень всерьез. Раскол, став реальностью, ушел в массы, и тут уж особого деления не было: в одной яме могли сидеть и нищая баба-побирушка, и монах, и стрелец, и Федосья Морозова, знатнейшая аристократка с колоссальными связями, а «огненное крещение» – хоть по воле властей, хоть по собственному выбору – воспринималось как приемлемая альтернатива.

Подытожим.

Сама по себе, с точки зрения и церковной, и государственной, реформа была, безусловно, и полезна, и своевременна. Она ломала традицию. А значит, открывала дорогу к прогрессу, к Просвещению, к Европе, в конце концов. Но, с другой стороны, грубая ломка традиции, гарантом которой, хотела она того или нет, выступала Церковь, параллельно ломала и «симфонию». Дело Никона однозначно показало: баланс сил сложился в пользу светской власти, и впоследствии никто из иерархов не осмеливался претендовать ни на первенствующую, ни даже на «равновесную» роль в государстве.

Да и само государство больше не нуждалось в сотрудничестве .

Оно требовало об служивания .

Никто не возражал против того, чтобы схимники в своих кельях отмаливали грехи мiра, – и они отмаливали. Никто не собирался лишать клир самостоятельности во внутренних церковных вопросах, мешать заниматься просвещением и культурой – и клир активно этим занимался. Никто даже не думал отказываться от привлечения особо продвинутых иерархов к политической деятельности – и они старались вовсю, особенно в области внешней политики, вовлекая в орбиту РПЦ население возвращающихся под эгиду Москвы православных земель.

Но на том и все.

И ни на йоту больше.

Никаких «духовных арбитражей» и никаких «увещеваний».

Всешутейший и Всепьянейший Собор молодого Петра был открытым вызовом Церкви, и принять этот вызов Церковь не рискнула. Введение «англиканства по-русски» состоялось в полном объеме, что и подтвердилось после кончины патриарха Адриана «заморозкой» владычьего престола на 200 лет. Ведь, согласитесь, с текущими делами вполне могли справиться и высшие иерархи «соборно», а в каком-то дополнительном «предстоятеле», при наличии во главе государства аж самого «образа Божьего», никакой нужды нет…

А теперь поговорим о Степане Разине. Том самом, который, если верить российским революционным демократам позапрошлого века и советским учебникам века минувшего, «мука мирская» и «страдалец за народ». Правда, если внимательно присмотреться, практически все – по крайней мере, широко известные – дифирамбы в его честь суть отнюдь не народное творчество, а плод вдохновения куда более поздних революционеров-народников типа Александра Навроцкого с его знаменитым, за душу берущим «Есть на Волге утес». Но ведь, согласитесь, тем интереснее.

Как закалялась сталь

Биография Степана Тимофеевича известна неплохо, хотя и отрывочно. Было ему под конец жизни лет сорок плюс-минус, родился он в семье бывшего посадского, хотя и «пришлого» (брат Тимофея Рази, Никифор Черток, жил в Воронеже, как раз когда его племянник «гулял» по Руси, и даже присоединился к нему), но авторитетного и зажиточного, сумевшего закрепиться «на низах» Дона и стать своим среди «домовитой» старшины. Во всяком случае, крестным его стал один из самых «старых» казаков Корней (Корнила) Яковлев, будущий войсковой атаман. Об отце сведений мало, даже откуда взялось прозвище, раскопать мне не удалось (единственная более или менее внятная версия гласит, что «Разя» – сокращение от «разумник»). Про мать сведений вообще нет (хотя, как следует из некоторых песен, были все Тимофеичи, Иван, Степан и Фрол, «тумами», то есть детьми от пленной татарки). А имя самого Степана впервые всплывает в документах под 1652-й, когда он испросил разрешение сходить паломником на Соловки, поставить свечу за упокой отца. Разрешение было дано, молодой Стенька прошагал Россию с юга на север, потом обратно, с севера на юг, мир посмотрел, себя показал и вернулся домой уже бывалым и в тогдашних понятиях (странников чтили, а уж сходивших на богомолье в отдаленные места – особо) уважаемым. Видимо, женился и не видимо, а наверняка начал делать карьеру.