Лев Вершинин - Грозная Русь против «смердяковщины»

Электоральная демократия

Вопрос переизбытка пришлых, однако, стоял остро. Начались раздоры между «низом» и «верхом». К тому же после подписания в 1667-м мира из Москвы пришел запрет «задирать» татар и турок (Дума была в курсе планов Стамбула и менее всего хотела, только-только уладив дела с одной великой державой, провоцировать другую). Чтобы решать, что делать дальше, собрали круг. Войсковой атаман Яковлев, крестный Степана, твердо стоял на том, что «какова государева воля, таково и нам стояти», однако Стенька выставил свою кандидатуру в войсковые, предложив альтернативную программу – плюнуть на все запреты и «жить по старине». То есть продолжать набеги во все стороны, «шарпать и дуванить» все, что плохо лежит, в идеале не только в Крыму, но и на привыкшем к покою богатом южном побережье Черного моря, в самой Турции. А поскольку выйти в море мешает турецкий Азов, так взять его на фиг, «как отцы наши брали». В общем-то, надо сказать, действительно брали, лет за 25 до того, но тогда это была операция, осуществленная всем Войском и хотя не по прямой воле Москвы, но при ее благодушном молчании и с полного ведома. А то, что предлагал Степан, хотя, конечно, «голытьбе» очень нравилось, но – и серьезные люди, вплоть до Уса, к которому молодой претендент на булаву тоже посылал, это хорошо понимали – крепко и противно пахло плахой. Поэтому Войско от авантюры отказалось. Причем в максимально жесткой форме.

Атаманом остался опытный и осторожный Корнила, а Стенька, насмерть обиженный, собрав ватажку полных отморозков, ушел на речку Иловлю, отстроил Ригу и начал зазывать к себе всех желающих, тут же от своего имени принимая их в «казаки донские войсковые». Судя по сохранившимся документам, «старые казаки о том гораздо тужили», к сорвавшемуся с цепи сыну Рази посылали «увещевателей». Тщетно. Степана уже несло по полной программе, благо ватага выросла под две крикливых и голодных тысячи ртов. «Под себя» (старый авторитет работал) он разжился деньгами у воронежских купцов, закупил порох и свинец, отстроил челны и весной 1667 года двинулся в поход. Естественно, не на Азов, поскольку прекрасно понимал, что там ему заступит дорогу Войско, с которым его сброду не совладать, а в другую сторону – на Волгу. Между прочим, не исключаю даже, что по согласованию с крестным. Проблема с «голытьбой» уже перезрела, как-то решать ее, не доводя дело до резни на Дону, было необходимо, так что действия Степана (если только пойдет не на «юга») вполне согласовывались с интересами Черкасска. Вполне вероятно, что было Разину обещано даже заступничество в будущем (если речь шла о чистой уголовщине, амнистии в России применялись достаточно широко).

Место встречи изменить нельзя

В общем, процесс пошел.

Первым же громким делом банды стал разгром «государева» каравана судов с хлебом и товарами, принадлежащими царю, патриарху и богатейшему купцу Шорину, одному из четырех крупнейших олигархов Москвы, имевших чин «гостя». Вели себя при этом, мягко говоря, не по-христиански. Людей зверски пытали, вымогая деньги, затем убивали. Пытками баловался и сам атаман – он лично сломал руку одному из патриарших монахов, пытавшемуся его усовестить, а затем приказал утопить беднягу, «чтобы ябеды не было». Гребцов и ссыльных колодников, отправленных на поселение в Астрахань, напротив, «жаловал», в связи с чем они в полном составе перешли в его «войско» и, соответственно, стали «казаками». Единственное, чего пока еще не посмели сделать, так это тронуть «государеву казну», то есть жалованье астраханским стрельцам. Разин, несомненно, сознавал, что творит, но знал он и то, что московское правосудие достаточно мягко. Так что шага, переводившего его из обычных «татей» в «воры», не совершил. Однако покуражился: стрелецкого голову Кузьму Кореитова, ответственного за деньги, высадили с сундуками на берег и оставили «на волю Божью», предварительно избив и (крайнее унижение) раздев догола.

Понятно, что местные воеводы обеспокоились.

Мало того что такой громадной банды на Волге еще не бывало, так Стенька еще и не особо скрывал намерения «коли с турком не вышло, идти в персы», а Персия была давним и надежным союзником Москвы, так что Дума посылала требования «унять и не допустить». Однако и сделать местные власти, имея под командой по паре-тройке сотен стрельцов, да еще и с интересом смотревших на «гульбу» вольных людей, ничего не могли. Царицынский воевода Унковский приказал пострелять по проплывающим мимо города стругам, но никакого вреда не причинил, зато с того времени ватага уверовала, что атаман «пули и ядра своим заклятьем отводит». Черноярский воевода Беклемишев рискнул сильнее: с небольшим отрядом стрельцов он перехватил ватагу в степи и приказал прекратить беспредел, однако связываться с вдесятеро большим и хорошо вооруженным сбродом стрельцы не посмели, так что все кончилось без боя. Взятого в плен «государева слугу» Разин казнить не стал, но избил и «изругал матерно». Тем не менее, судя по всему, здравый смысл ему в это время уже начал изменять. Кроме жесточайшего, с побоями и убийствами ограбления русских рыбаков, он начал вести себя уже совсем не по правилам: отбив примерно тогда же у ногайцев русский полон, мужчин атаман, как водится, взял в «войско», но баб и детей, даром что православных, вместо того чтобы, как полагалось, отпустить, перепродал калмыкам.

Красным по белому

Понемногу продвигаясь вниз по реке, банда вышла в устье Волги, миновала Астрахань, добралась до Яицкого городка. Тамошний комендант, Иван Яцына, закрыл ворота. И был совершенно прав. Но Разин, поцеловав крест, упросил, чтобы впустили несколько человек – помолиться в церкви. Впустили. Почему, непонятно. Костомаров, правда, полагает, что Яцына надеялся перебить бандитов в городке, но это вряд ли – силы были слишком неравны. Скорее уж, поверил, дурак, крестному целованию. Они захватили ворота, и в городок ворвалась вся банда. Учинили бойню. Почти весь гарнизон уложили на краю ямы, и стрелец Чикмаз, в обмен на жизнь согласившийся быть палачом, обезглавил воеводу и еще 170 своих сослуживцев.

Вот это было уже чересчур.

Такого себе не позволял никто из «татей», и объяснить сей факт нечем. Правда, историки из числа поклонников «пламенных революционеров» полагают, что «если не считать Разина кровожадным чудовищем, которым он на самом деле не был, то инициатива такой массовой расправы исходила, по всей вероятности, от яицких казаков, которым стоящий в городе стрелецкий гарнизон был занозой, напоминавшей об утраченной вольности». Но объяснение это едва ли можно считать удовлетворительным: речь-то идет не о временах пугачевских, на яицкие вольности никто еще и не думал покушаться, а гарнизон как раз был для казаков подспорьем против степняков. Недаром же, как пишет Шамбаров, «даже спустя полтора века, когда Пушкин собирал на Урале материалы о Пугачеве, Разина там вспоминали с проклятиями и омерзением». Тут явно что-то другое. Возможно, один из тех приступов безумия Степана, сведения о которых донесли до нас источники. К тому же не лучше поступили и со стрельцами, которых по требованию горожан пощадили. Им Разин дал выбор: вступать в «войско» или уйти в Астрахань. Большинство выбрало второе. Их отпустили безоружных, в пути догнали и перерезали.