Лев Вершинин - Грозная Русь против «смердяковщины»

Однако Степан Тимофеевич, извещенный доброхотами, переиграл крестного. Никого не предупреждая, он явился на круг во главе всего своего скопища, обвинил «москаля» в том, что тот послан «не царем-батюшкой, а изменными боярами», и велел утопить. Что тут же и было сделано, после чего толпа голытьбы с «верхов», оказавшаяся в большинстве, выкликнула Разина войсковым атаманом, а «Любо!» на предмет очередного похода крикнула на предложение «идти воевать в Русь, изводить воевод». Вместе с тем террора против «домовитых» Степан устраивать не стал. Возможно, из корпоративных соображений (ворон ворону), но, скорее, тоже, как и крестный, опасаясь междоусобицы, победа в которой была далеко не гарантирована. Корниле Яковлеву, видимо, уже готовому к смерти, было сказано: «Ты владей своим войском, а я буду владеть своим», что означало приглашение к миру. При условии, конечно, что «домовитые» будут сидеть тихо и не мешать.

Обратной дороги нет

Вот тут, на гребне регионального успеха, перед Степаном Тимофеевичем ребром встал извечный российский вопрос: «Что делать?» Завести воплем «На Москву!» круг – одно дело. Реально идти на Москву – совсем иное. Но, с другой стороны, пять тысяч пацанов – это серьезно. Они все хотели есть, пить – и они все хотели идти на большие дела. Неважно какие – атаману слишком верили, в его удаче не сомневались. Единственное, чего нельзя было делать, – это сидеть сиднем: ватага могла устать, оголодать и разойтись, а то и сама принять решение, оставив атамана в одиночестве. А на нем уже «висел» утопленный Евдокимов, да и крестный мог предъявить вполне конкретные претензии.

Еще раз повторю: захват полной власти на Дону, с террором и «дуваном» станиц «низа», ровным счетом ничего не решал. во-первых, драться пришлось бы всерьез. Да еще переступив через все старые связи, обязательства и дружбы. Но даже если переступить и даже в случае победы, на вопрос «Что делать?» ответа не выходило. Рано или поздно пришли бы стрельцы. Или татары. Или и те и другие вместе. Но главное обладание разоренным Доном не давало никаких реальных преференций. Основой программы Разина было – походы, походы и еще раз походы. Этого хотела банда: и те, кто уже успешно сходил, а теперь пропил наворованное, и те, кто еще не ходил, но очень хотел. Вариантов, по сути, оставалось немного: или опять персы, или все-таки турки. Но до персов надо было еще дойти, через Астрахань, которая на сей раз уже не пропустила бы. К тому же Иран уже был в курсе, кто такие «воры», и городки на Каспии теперь не были легкой добычей, а пара-тройка «рештских обид» поставила бы точку на легенде о «непобедимом кудеснике». То же самое и турки. Порта была на взлете, не то что полвека назад, ее разведка работала отменно, ее агентура в Степи действовала активно, так что Азов был укреплен очень сильно, взять его наскоком рассчитывать не приходилось. И в любом случае по возвращении пришлось бы опять-таки столкнуться со стрельцами – Москва не упустила бы случая занять опустевший Дон. А тут еще около Паншина городка на соединение с Разиным пришел до сих пор выжидавший Ус со своим двухтысячным скопищем и заявил, что признает Стеньку старшим. В связи с чем времени на раздумья не осталось вовсе. Семь тысяч – это больше, чем пять тысяч, но для людей Уса авторитетом был только Ус, Стеньке уважение еще надо было зарабатывать. К тому же люди Уса в основном состояли не из уголовного элемента, а из беглых. Для которых «повидаться с боярами» в составе такой толпы было самым милым делом.

Медлить дальше означало бы силой вещей уступить первенство Василию Родионовичу, которому, в отличие от Разина, терять было нечего: в это время он уже сильно хворал какой-то очень нехорошей, паскудно быстротекущей кожной болезнью – то ли экземой в крайне тяжелой форме, то ли «стремительным» раком кожи. В общем, соединение двух бригад стало «точкой невозврата». Не знаю, сумел ли Степан Тимофеевич это осознать, но он был уже заложником собственного «войска», а реальный выход оставался только один – тот, о котором он раньше криком кричал, но реализовать не спешил. Теперь оставалось решать не что делать, а как.

Нормальные герои всегда идут в обход

Признаем сразу: Разин был не дурак и не профан в политике, пусть и региональной. О мятежах в Малороссии он знал. Отличие своего положения от положения бунтовщиков из Запорожья понимал. Разница же эта заключалась в том, что если коллеги из Сечи хотели в основном легализоваться, записавшись в расширенный реестр, никак не посягая на основы, то донской реестр был в ведении Дона, а врагом выступала православная Русь во главе с отблеском Христа на грешной земле.

Иными словами, если уж приходилось воевать, то до конца. До парада победы на Красной площади. А любая ошибка была смерти подобна. Поэтому, видимо, направлением главного удара и не выбрали то, которое казалось наиболее естественным, – по прямой через Воронеж, Тамбов и Тулу на Белокаменную. Коротко-то оно, конечно, коротко, но (Ус не мог не предупредить) именно на этом направлении стояли отборные царские части, именно здесь гуще всего было дворянство, которое, учуяв опасность для своих поместий, мгновенно создало бы ополчения. И наконец, крестьяне были по уши заняты в полях, так что на всякое баловство поднять их всерьез можно было не раньше осенней жатвы. К тому же очень не хотелось оставлять базу – Дон – в полной власти «домовитых». Сами по себе они, конечно, сидели бы и ждали, но им вполне могла подойти подмога с царским указом из Царицына, а то и самой Астрахани.

По всему выходило, что идти надо на Волгу. Там города были относительно невелики, гарнизоны комплектовались из стрельцов не слишком надежных (чуть ли не сосланных за провинности), там были пушки, запасы пороха. В конце концов, там был источник пополнения, не нуждавшийся в агитации: башкиры, уже воевавшие с воеводами лет восемь назад, очередная волна волжской «сарыни» и уже вполне сочувствующие Разину посады, которые недаром же в прошлом году щедро поили и кормили байками. Ежели Божьей волею получилось бы дойти до Нижнего Новгорода, разговор с Москвой мог стать очень конкретным. Естественно, кое-какие силы нужно было оставить и в тылу – на предмет подрывной работы в городках Слободской Украины. Что и было поручено Фролу, родному брату Стеньки.

Праздник непослушания

На первых порах все пошло как по маслу.

И на вторых тоже.

Лихие попойки «воров», разбивание тюрем и прочее за год не забылись. «Сочувствующих» в городах было полным-полно, прямой агентуры тоже. А тут пошли и «прелестные письма», сулившие всем, все и много. Это действовало и на «второсортных» стрельцов. Царицын открыл ворота без боя, воеводу Тургенева (Унковскому повезло, его уже отозвали) и тех, кто остался верным присяге, убили, убили и всех, у кого можно было чем-то поживиться. Миловали лишь готовых, забыв гордость, ползать у атамана в ногах, как воеводский племянник: Стеньке это, видимо, очень льстило. Затем перехватили в степи большой отряд московских стрельцов, напали неожиданно и смяли массой, после чего развернулись на посланную из Астрахани экспедицию во главе с уже известным нам князем Львовым. Эти, в отличие от москвичей, и драться не стали, а сразу кинулись обниматься с братвой, обещая «отныне стоять друг за друга душой и телом». Всех, кто призывал хранить верность присяге, естественно, перебили, помиловав только иностранного инструктора, голландца Фабрициуса (видимо, он был очень хорошим парнем, смерти которого никто не хотел, да и соблюдать присягу вряд ли призывал). По старой памяти лично Степан сохранил жизнь и «названному отцу», князю Львову, хотя тот пощады не просил и вел себя красиво.