Захар Прилепин - Не чужая смута. Один день – один год (сборник)

Европейские народы могут отстаивать свои права — и выводить миллион на митинг. Русские не отстаивают свои права. Уличная активность — не по их части. По их части «дубина народной войны…».

Кому-то нравится принадлежать к народу, который в огромном количестве выходит решать конкретные проблемы профсоюзов. Кому-то нравится принадлежать к народу, который высылает десятки тысяч гонцов — и они стремительно срываются за тридевять земель (или в соседнюю область, по недоразумению ставшую другой страной) за самой главной правдой.

Есть один хороший мужик в парламенте Новороссии, отец украинец, мать сибирячка, — мы с ним дельно пообщались в прошлый заезд в Донецк.

Он рассказывал, как хорошо выучил украинский в советское время: достать Жюля Верна или Дюма на русском было проблемой, а на украинский переводили сразу — и спросом это пользовалось очень малым: вся страна читала на русском.

А ребёнку хочется всё это прочесть без отлагательств — вот он и постигал библиотеку приключений по-украински.

Говорил (и не он один, много раз слышал такое), что огромное количество слов в украинском языке появилось за последние двадцать лет — его спешно приводили в нормальный вид, заменяя в числе прочего слова, похожие на русские — или, прямо говоря, не похожие, а просто русские. Чтоб язык отличался сильней.

В разговоре он неожиданно, с ностальгией сказал: «А хорошая страна была Украина. Свободы здесь было побольше, чем в России». Я не стал ни спорить, ни соглашаться. Но он не продолжил тему.

Спустя пять минут сказал другое. «Знаешь эту надпись над писсуаром в общественном туалете? “Мужчина, не льстите себе, подойдите ближе”. Вот это надо сегодняшней Украине говорить и повторять: “Украина, не льсти себе, подойди ближе”. Ещё не вырастила себе ничего такого, чтоб с трёх шагов попадать».

Поэт, соратник Щорса и партизан Дмитрий Петровский пишет:

«Выросши под небом украинской песни, я в первых же стихах Хлебникова угадал земляка (украинца), и потянулся к нему, потому что к этому времени идея интернационализма увлекала меня во всех областях, и проблема взаимообогащения славянских языковых возможностей — и, прежде всего, проблема взаимообогащения славянских языков — меня занимала не только как проблема искусства.

От юношеских моих столкновений с украинскими националистами (гуртов Коцюбинского в Чернигове) — остался неприятный привкус, и позже это оправдалось персональным шовинизмом большинства этих моих врагов-земляков: в будущем они стали по ту сторону баррикады советской власти.

Я видел в языковых работах Хлебникова какой-то путь и развязывание узла будущей культуры социализма».

В общем, примерно такая картина: есть богатое, щедрое, здоровое украинское землячество, и есть мелкозубый, прокисший украинский национализм.

Первое — это взаимообогащение языков, расцвет культур, Гоголь, Хлебников, социализм, украинские футуристы, украинская песня, революция.

Второй — это шовинизм, антирусские пляски, контрреволюция, затхлый мирок этнического противостояния и совершенно смехотворного этнического превосходства — мнимого, позорного и скучного.

Второй вырос из первого, как глист, и теперь жрёт своего родителя, выпучив от напряжения глаза.

По утрам я напоминаю себе своего дедушку, крестьянина Рязанской губернии Нисифорова Николая Егоровича. Он, умывшись, шёл чистить коровник, я же второпях проглядываю всевозможную почту однообразного содержания («сдохни, мразь!», «я тебя сожру, тварь», «подонок и негодяй, презираю тебя»).

И я думаю вот о чём.

Многим (творческим) людям не достаётся какого-то, прости господи, внимания и успеха вовсе не потому, что Господь их обделил. Но потому, что он бережёт людей. Я знаю музыкантов и поэтов, которые впадают в хандру от одного мелкого критического замечания и начинают по этому поводу презирать человечество, — сложно представить, что они испытывали бы, если б им ежедневно желали погибели десятки людей и всякая мелкая тварь стремилась бы доплюнуть из, как сказал один сочинитель, глубины своей ямы. Не каждая психика такое выдержит.

Господь милостив.

Помогай, Николай Егорович.

Последние двадцать пять лет нам очень часто повторяли: займись собой (пройди духовный путь, самосовершенствуйся для начала, позаботься о душе, даже книжек не читай, а то они отвлекают) — а потом уже занимайся всякими великими делами: рожай детей, плыви через океан, замахивайся на огромное, поддерживай экстремистов, присоединяй сибирские ханства, сноси тиранов, спасай тиранов, воюй, твори, владей народами.

Давно хочу сказать: это всё обман, по-моему.

Духовный путь и самосовершенствование — это как раз и есть: рожать детей, плыть, присоединять, устраивать революции и контрреволюции, воевать, творить, владеть народами.

Пока ты всё это делаешь — ты правишь себя, строишь себя.

(Как моя жена говорит: всё, что мешает нашему духовному совершенствованию, — это и есть путь нашего духовного самосовершенствования.)

А пока ты сидишь как пень — ты и есть пень. И мошки вокруг тебя летают.

И не думай, что ты Серафим Саровский. Ты не Серафим Саровский. Ты никто. Пень с мошками.

Крым, Новороссия, всё случившееся не должно заслонять от нас чудовищного воровства и непрестанного скотства наших дельцов и самозванных аристократов из списков «Форбса».

Более того: все эти санкции сделали многих из них ещё злее, ещё жаднее.

В целом, национальный праздник и война, и катастрофа, и победы — всё это прошло мимо подавляющего большинства из них. Ну, что-то там они разок перетёрли по пьяни, устроили салют на своём участке в заповеднике, застрелили кабана, пожарили, раскинули пальцы между собой на тему: «…а пусть знают». Или ещё на какую-то другую тему.

Потом протрезвели, успокоились.

В конечном итоге надо понимать, что деньги были их родиной — и остались их единственной родиной. Любить большую, из плоти и крови, Родину, пахать на Родину и делиться с Родиной их можно только заставить, принудить.

…Собирая средства на тёплые вещи ополченцам (нужно одеть целое подразделение), я обошёл три дюжины деляг и долларовых миллионеров. Сорок девять из пятидесяти не дали ни рубля.

Знаете, что они обычно говорят? Косят глазами в сторону и скороговоркой отвечают: «Я уже помогаю по другой линии», — норовя повернуться боком — в руке бокал шампанского, они увидели более важного собеседника.

Все линии, по которым они могли бы помогать, в сущности, известны. Если точнее: этих линий — нет. Кто-то из них помогает хотя бы малороссийским беженцам. Большинство из них не помогают вообще никому. Потому что они больше всего в жизни боятся за своё распухшее до гомерических размеров бабло. «А вдруг что не так?» «А вдруг я открою заслонку и моё бабло начнёт разносить сквозняком — как я его буду собирать?»