Наталия Метлина - Все о моей мафии

Честно говоря, начиная работать над этой программой, я преследовала и личную цель — переделать собственный нос. Возраст для переделки носа у меня был уже критический — 35 лет. Но я надеялась присмотреться к врачам и выбрать лучшего кандидата. Когда мне было 22 года, меня сильно избили, вследствие чего мой нос приобрел фантастическую форму. Частных клиник тогда не было, и я отправилась в «Институт красоты». Один из хирургов попросил за операцию 300 долларов — по тем временам фантастическая сумма. Уже тогда я поняла, что в коридорах клиник эстетической медицины вращаются теневые деньги. И что не только ни одна операция, но даже самая простая процедура не делается по прейскуранту — за все платят лично врачу в конверте. В результате прооперировал меня профессор, заведующий отделением. Прооперировал так себе, по крайней мере если я поворачиваю голову чуть влево, то выгляжу совсем иначе, нежели в правый полупрофиль. Потом он прооперировал мою подругу и тоже не очень удачно. Впрочем, положа руку на сердце, я еще не видела ни одной операции, о которой я могла бы сказать — супер, пятерка. Человеческий организм непредсказуем, и как поведут себя раны и швы при заживлении — не известно. Именно поэтому я двумя руками подписываюсь под фразой Малышевой: «Пластическая хирургия — единственная область медицины, в которой показания к операции диктует сам пациент. Он же сам в ответе и за ее последствия».

Итак, Елена Васильевна любезно согласилась провести мне пластический ликбез. Мы отправились к главному пластическому хирургу России Николаю Олеговичу Миланову. Это была долгая и очень полезная для меня беседа. Начнем с того, что если вы откроете справочник медицинских профессий, то специальности «пластическая хирургия» вы там не найдете. Официально такой профессии нет. А есть челюстно-лицевая хирургия, которая разделяется на эстетическую и реконструктивную. Реконструктивные операции составляют 75 процентов от всех пластических, а эстетические лишь четверть. Первая часть касается пересадок кожи, ликвидации всевозможных дефектов после травм, ожогов, ранений. В последнее время появились новые пациенты — те, кто проходит по государственной программе «Защита свидетелей» и жертвы терактов. Тяжелый искалеченный пациент — это всегда большой риск и неординарная ситуация. Еще один мой собеседник — выдающийся российский реконструктивный хирург Александр Неробеев рассказал мне, как несколько лет назад академиком Коноваловым была проведена операция по разделению сиамских близнецов, которые срослись головами. Разделить их нейрохирург брался — а вот кто обеспечит пластику? Этот вопрос оставался без ответа. Неробеев предложил свой вариант закрытия двух черепов. Операция шла 17 часов и закончилась успешно. Тогда девочкам было по 18 месяцев, и родители увезли их в Америку. Но в США почему-то рассказывали, что детей спасли американские, а не русские врачи. Могу сказать одно — в России сильнейшие реконструктивные хирурги. А вот эстетика в большинстве своем стала прибежищем шарлатанов. Студенты по правилам должны прослушать тысячи часов лекций и набить руку в операционных ассистентами. На деле молодые специалисты быстро получают лицензии, а набивают руку уже в процессе. Но даже если вы попали под нож к очень опытному хирургу, нет никакой гарантии, что результат вас порадует. Дело в том, что 75 процентов операций, которые делает один врач, — это переделки после других. А потому круг пациентов не слишком большой, просто многие ходят от одного врача к другому, пытаясь довести до совершенства какие-либо части своего тела. Кстати, пластика очень заразная штука. Есть целый отряд сумасшедших (многие из них — жены пластических хирургов), которые бесконечно что-то у себя переделывают, на них уже места живого нет, а они все ходят за своими мужьями с протянутой рукой, ногой или иной частью тела. Когда я в 1992 году оперировала нос, со мной в палате лежали две девушки. Я очень долго не могла понять, что им надо резать. Я всматривалась в их лица, фигуры — бред какой-то, все идеально. Наконец их привезли после операций. Оказалось, одной отсасывали жир с внутренней стороны коленей, а второй — с бедер. Причем обе весили килограмм по 50. Уже там я поняла, что предела неудовлетворенности собой нет. На этом и стоит пластическая хирургия.

Академик Николай Миланов рассказал мне, что в советские времена в Москве пластикой занимались только два института. Эстетическая хирургия очень тяжело пробивала себе дорогу. В Минздраве были озабочены тем, например, что в трети советских роддомов не было туалетов. Министр так и сказал академику: «Идите пришивайте пальцы, чтобы люди стояли у станка, а если у какой-то женщины кривая грудь — под одеждой это скроется. И если она женщина порядочная, то грудь ее увидят один-два человека в жизни — не больше. Мы не можем тратить деньги на обучение специальности, которая не несет конкретной пользы». Именно с таким отношением и боролись наши пластические хирурги, пытаясь вытащить отрасль из состояния каменного века. Но очень часто к услугам пластических хирургов прибегали и спецслужбы. Доктор Неробеев рассказывал мне, что по просьбе КГБ не раз перекраивал лица разведчиков. Так пластическая операция становилась частью секретной. Более того, ему приходилось оперировать людей, ни фамилий, ни имен которых он не знал. Его привозили в так называемые специализированные учреждения, где на операционном столе уже лежал пациент. Показывали только область тела, где надо было сделать операцию, профессора знакомили с результатами анализов, и все.

На Западе в 1980-е годы уже вовсю вставляли в грудь силиконовые протезы, отсасывали жир, подкачивали губы и ягодицы, убирали лишние ребра. За железным занавесом стремительно развивался шоу-бизнес, а за ним галопом неслась пластическая хирургия. Поп-идолы и были самыми ярыми пропагандистами успехов пластических хирургов. А в России бум начался только в 1990-е годы. И как всегда с перекосами. На площади трех вокзалов в Москве висел рекламный щит: «Вам до поезда два часа, а у вас маленькая грудь — зайдите в привокзальную комнату — и вы приедете домой с новой грудью!» Это был фантастический по прибыльности бизнес. Не надо было учиться, нужно было иметь только шприц и гель. Так называемые хирурги вкачивали его в отвисшие грудные железы, а результат был виден сразу.

И сразу — большие деньги. Это была грандиозная пластическая афера. Ведущие российские хирурги пытались как-то остановить этот чудовищный конвейер, ведь через год у пациентов начинали происходить страшные вещи — вкаченный гель расползался по всему организму. Грудь уплывала подмышку, а губы выворачивало, как у боксеров после боя, или вытягивало вперед, как у утки, в результате чего образовывались резкие носогубные складки. Вылавливать сбежавший гель — это еще несколько тяжелых операций. Но привокзальные целители об этом не сообщали. Они даже создавали летучие бригады, которые ездили по всей Сибири и Дальнему Востоку. Слух о расчудесных столичных умельцах тут же разлетался по провинции, и толпы страждущих выстраивались в очередь. Через неделю весь город ходил с надутыми губами, грудями и прочими местами. И бригада меняла дислокацию. У одного из наших героев — хирурга Владимира Тапии мы встретили в отделении пациентку, пережившую подобную экзекуцию. Женщину звали Вероника. Она попала в автомобильную катастрофу, в результате чего у нее оказалась фактически срезана внешняя часть бедра одной ноги. В тот период было очень модно использовать гель, в том числе и для восстановления поврежденных форм. Женщине, дабы скрыть дефект, закачали в бедро четыре литра геля. Но он, вопреки ожиданиям пациентки, отнюдь не восстановил форму бедра и вдобавок уже через месяц пошел гулять по всему телу. Целый год, в несколько этапов, Тапия вылавливал этот гель, пока наконец не привел ногу в исходное состояние. Женщина была очень довольна, что наконец-то избавилась от этого ужаса. Но впереди ее ждали еще несколько реконструктивных операций, так как нога представляла собой печальное зрелище и даже брюки не могли скрыть эти дефекты.