Джаред Тейлор - Лицом к лицу с расой

Там, где я живу сейчас, на окраине Филадельфии, когда мы с женой переехали туда 15 лет назад, было чисто и безопасно, но всё повторяется по шаблону городка моего детства. В районе появились небелые и ситуация в нём драматически переменилась. Какое-то количество бедных белых было и раньше, но они никогда не представляли угрозы.

Теперь у нас появились проблемы, и я всё более и более убеждаюсь, что это место не подходит для моей семьи. Оно не отражает наше наследие и ценности.

Местная католическая школа, вместо повышения академического уровня, продвигает мультирасовость. Моя дочь, ходившая туда некоторое время, рассказывала нам, что чёрные мальчики агрессивны, и что ей они не нравились. Причём, от нас она не слышала ничего; мы никогда не говорили ей ни слова о расе. Мы узнали на собственном тяжком опыте, что эти либеральные, мультикультурные школы далеко не соответствуют возлагавшимся на них ожиданиям. Мы поняли, что нам нужна школа по нашим собственным образцам. Но, ближайшая школа, предоставляющая образование более или менее приближенное к европейскому, находится в 35 милях от места нашего жительства. Делать нечего, мы с женой возим нашу дочь в школу за 35 миль. В то же время, из-за расширения бизнес-парков, прежняя девятимильная поездка на работу превратилась в 25-мильную.

Это значит, что здесь не осталось моего района. Мой район — там, где живут мои друзья, где мои дети ходят в школу, и где ты работаешь. Это — то, что превращает район в мой район. Люди хотят быть связанными с землёй. Я должен и хочу принадлежать почве, местности, земле, на которой я должен чтобы плодиться и размножаться. Это моё желание основано на базовом импульсе белого европейского человека. Но, есть культурные факторы, противопоставленные нам. Это гипертрофированная культура потребления и индивидуализм, а ещё это глобализация экономики. Но, в независимости от того, что происходит, я вынужден искать работу, находящуюся в другом регионе. Я чувствую себя рабочим-мигрантом в собственной стране.

Многие белые выстроили гигантские здания на трёхстах гектарах в дальних пригородных районах, воздвигнув, таким образом, непреодолимую преграду для вторжения, — чёрные туда даже не суются. Но эти белые проигрывают по-крупному, поскольку им приходится владеть домом за 350 тысяч долларов, и из кожи лезть вон, чтобы выплачивать ипотечные кредиты. Все эти огромные суммы они могли бы использовать для создания более благополучной жизни для своих детей и семей. Они могли бы укладываться в одну зарплату, если бы продолжали проживать в домах прежних городских районов. Им не приходилось бы работать на двух-трёх работах. Если бы им удалось выстроить простые дома на две семьи в городке вроде такого, в каком вырос я, — с маленькими участками с садиками и газонами, — то у них было бы доступное жильё. А ещё, — у них появилось бы нечто действительно ценное — дружное сообщество белых людей.

Из-за того, что произошло с моим районом, если мы с женой решим отсюда переехать, мы не получим больше того, что заплатили за дом 15 лет назад. Если бы не эти изменения, я был бы сейчас в намного лучшем финансовом положении. Когда-то, такой дом, как у моей матери считался элитным жильём, но теперь такое жильё стоит не очень много. Не хотел бы я попасть в такую же ситуацию, в которую попала моя мать, или в такую, в какой я оказался сам. Мой район потихоньку загибается, и мне приходится либо оставаться и ощущать себя загнанным в угол, либо выбираться отсюда.

Меня угнетает мысль о том, что я больше не смогу жить в том месте, где сейчас живёт моя мать и где вырос я сам. Для меня не было бы ничего более дорогого, чем получить в наследство такую собственность в том статусе, в каком она когда-то была. Где бы ни жила моя семья, мы делали ремонт, разбивали садики, разбирали стены, строили новые из гипсокартона и переделывали канализацию. Не счесть того, что было сделано за десятилетия: сад, виноградник, плодовые деревья, хороший пол. Когда ты живёшь в одном месте десятилетиями, так или иначе, ты его улучшаешь, улучшая, таким образом, и окружающую среду. Ты укореняешься, устанавливаешь длительные и глубокие связи между соседями. Так жили наши предки в Европе. Они были связаны с родными местами. А сейчас моё существование навевает на меня такое ощущение, что я сажаю деревья, а плодов с них не получу; — то есть, в истинно своём месте мне пожить так и не придётся.

Я разговаривал со своей дочерью о покупке участка за городом, на котором можно было бы построиться. Я интересовался у неё, если мы с мамой построимся как здесь, хотела ли бы она остаться там жить после того, как мы умрём. Она сказала, что да, хотела бы. Ей всего 17 лет, но я думаю, что она представляет какие ей предстоит понести затраты и усилия то, чтобы принять этот дом и начать всё заново, и мне кажется, что она не захочет поступать так же, как её родители. В этот дом будет вложено 20 лет нашего труда. Там будут высажены деревья и виноградники, разбит сад, сам дом будет красиво отделан. И жить мы будем среди людей, которые видят мир так же, как видим его мы, и эти люди будут нам близки, равно как и мы им. И вот тогда мы передадим этот дом дочери. Уверен, когда мы с женой умрём, она не продаст его и не уедет. Она будет считать его своим местом, местом, где она должна жить, и будет обустраиваться в нём самостоятельно. Мой недуг появился внезапно, но, если я из него выберусь, то я обязательно построю дом.

Денис так и не построил дом. Он умер спустя несколько месяцев после этого интервью.

Роберт С. Гриффин является автором книги «Слава деяний мёртвого человека: портрет крупным планом белого националиста Уильяма Пирса». «Вынужденный уехать» — отрывок из его последней книги, «Из одного ростка, в единой связке: расово сознательные американцы о расовом вопросе». Он был опубликован в июньском выпуске «Американского Сопротивления» за 2004 год.

Я приехал в Новый Орлеан двенадцать лет назад, когда мне было 23 года. Я был профессиональным поваром и искал экзотики, которой не находил в своём родном Миннеаполисе. А что может быть лучше, чем город на побережье Миссиссиппи, — Новый Орлеан? За несколько лет я изучил каджунскую кухню, а спустя несколько лет французский креольский в ресторанах французского квартала. Я вырос до уровня шефповара в одном из семейных ресторанов Бреннан, той самой семьи, которая выпестовала Эмерила Лагасса и Пола Прудомма. Я на лавры Прудомма не претендую, но опыт и знания, которые я получил в Новом Орлеане, были бесценны. Знание о расах, которое я получил в городе, с 67 % чёрных, тоже оказалось в своём роде бесценным.