Михаил Делягин - Империя в прыжке. Китай изнутри...

В сочетании эти два иероглифа, частично дублируя и усиливая значение друг друга, составляют слово «шэхуй», которое обычно переводится как «общество, общественный и социальный». Однако мы видим, что его смысл значительно глубже и разнообразней механического перевода и включает в себя целую гамму понятий от общей работы как служения воле небес до обретения в рамках коллектива силы и реальных, а не мнимых возможностей.

Стоит еще учесть, что понятие «общество» в китайском языке связано не с нашим понятием «общий», а с термином «собрание»: это объединение не на основе общего имущества, но людей, обладающих каждый собственным имуществом (по терминологии времен обострения классовой борьбы — «мелких хозяйчиков»).

Поэтому термин «социализм» для китайцев уже на лексическом уровне, сам по себе подразумевал не объединение собственности и обобществление производительных сил, но объединение народа вокруг общего дела, его совместное бытие. Собственность же членов этого народа отнюдь не обязательно должна была быть объединена (разумеется, лишь по самому смыслу слов, а не по политической целесообразности и практике).

Уже это показывает как специфику китайской культуры, так и неизбежность самостоятельного и весьма глубокого переосмысления на ее основе западных теоретических положений. Даже простой, казалось бы, механический перевод базовых терминов весьма существенно изменил их смысл.

В свою очередь, культурная специфика в значительной степени определялась и определяется историческими нормами быта китайского народа, вырастая из его повседневной и, прежде всего, хозяйственной жизни.

Для понимания характера трансформации западных теорий, взглядов и социальной инженерии в Китае, их своего рода «окитаивания» необходимо понимать как культурную базу, на которой это «окитаивание» происходило, так и хозяйственный фундамент этой базы.

4.2.1. Бежать все быстрее и разнообразнее!

Анализ китайского опыта невозможен без понимания объективно обусловленных особенностей экономического развития этой страны, принципиально отличающих ее от подавляющего большинства стран современного мира.

Эти особенности вызваны, прежде всего, огромной численностью населения, проживающего на весьма ограниченной территории. Попытка изучения страны «по глобусу» играет с рассматривающим Китай такую же злую шутку, что и с рассматривающим аналогичным образом Россию. Ведь значительная часть огромных территорий, принадлежащих этим странам, на поверку оказывается непригодной или малопригодной для жизни: в нашей стране это тундра и тайга, в Китае — горы, пустыни и полупустыни.

В результате колоссальное и непрерывно растущее население Китая сконцентрировано в его историческом ядре, а также в Маньчжурии, окончательно переданной ему советскими властями уже после войны.

Интересно, что, по воспоминаниям советских специалистов, население Маньчжурии еще в начале 50-х годов было таким же редким, что и население советского Забайкалья и Дальнего Востока (а с учетом размещенных там частей Советской армии — даже более редким). Между тем, уже в конце 80-х они были значительно более населенными, страдающими, как и весь Китай, от переизбытка людей. Таким образом, полная колонизация этой обширной и некогда пустынной территории, для китайцев холодной и трудной для жизни, произошла в течение 35 лет — на протяжении жизни менее чем полутора поколений!

Это представляется наглядным и весьма суровым уроком для прекраснодушных пикейных жилетов, до сих пор вполне серьезно рассуждающих (в том числе и на государственные деньги) об органической неспособности китайцев колонизировать российские Сибирь и Дальний Восток из-за их чрезмерно холодного климата.

Скученность огромного населения, создавая постоянно нарастающее демографическое давление, порождает не только экспансию (которая, пока государство оставалось относительно слабым, неминуемо приобретала характер не захватнических войн, а массовой индивидуальной эмиграции), но и объективную потребность в постоянном наращивании экономической мощи.

Трудоспособное население ежегодно увеличивается более чем на 10 млн. чел., причем даже в 2000-е годы, когда экономика достигла весьма благоприятного положения, численность безработных и частично занятых вдвое превышало все население России!

В результате Китай постоянно находится перед выбором между форсированным развитием (причем после достаточно быстрого исчерпания ограниченных природных возможностей экстенсивного развития оно может быть лишь интенсивным, основанным на качественном преобразовании экономики и общества) и социально-политической дестабилизацией.

Мао Цзэдун, не будучи в состоянии организовать процесс развития общества и с безграничным цинизмом подчинивший несколько сот миллионов человек единственной задаче сохранения собственной власти, сделал последовательный и, как представляется, вполне осмысленный выбор в пользу цикличной дестабилизации.

Последующие руководители, потрясенные разрушительными последствиями этого выбора как для страны, так и собственных судеб, сделали единственным приоритетом развитие, принеся ему в жертву даже идеологические догмы, ставшие для некоторых из них частью их личности.

Однако, вне зависимости от политического выбора руководства этой огромной страны, категорическим, непременным условием социально-политической стабильности Китая является постоянное и быстрое развитие на основе все углубляющихся преобразований. Последние лишь вначале носят хозяйственный и технологический характер, но весьма скоро — как по необходимости, так и в силу неизбежности — становятся социальными и политическими.

Это подлинный парадокс, напоминающий «Алису в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла: чтобы сохранять стабильность, надо меняться все быстрее и быстрее. При этом понятно, что скорость изменений огромного общества, весьма инерционного как в силу самих своих масштабов, так и в силу господствующей культурной традиции, не может нарастать бесконечно и в какой-то момент окажется недостаточной для поддержания социально-политической стабильности. Этот момент может совершенно неожиданно стать, безо всякого преувеличения, роковым для всего стремительно выросшего на наших глазах китайского колосса.

Часть аналитиков справедливо указывает на снижение рождаемости в Китае и, соответственно, ослабление демографического давления на него, принуждающего страну к развитию. Однако не меньшим фактором давления становится старение нации: необходимость кормить стариков, которых становится все больше, создает потребность в росте экономики ничуть не меньшую, чем необходимость занять социально приемлемой работой выходящую на рынок труда молодежь.