Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

Но разве наши действия – это не самое главное? Именно так мы воздействуем на этот мир. Мне, безусловно, очень интересно, что я за человек, мне интересно, что за люди мои дети. Но миру важно, что я на самом деле делаю, как я строю мир вокруг себя и как мои дети влияют на мой мир. Мы сами – это еще не конечный результат. Личность интересна только с точки зрения того, как она влияет на мир и как его меняет.

Д. З. Тренер Анатолий Тарасов, которого вы называете своим примером и кумиром, сравнивал хоккей с балетом и оперой, в которой несколько сильных голосов способны гармонично звучать вместе. Говорят, он даже ходил на репетиции балета, чтобы попытаться перенести некоторые движения артистов на лед.

В. Ф.Он постоянно пропадал на репетициях ансамбля Игоря Моисеева. Танец, балет – это ведь колоссальный труд, в нем, как и в спорте, помимо таланта необходима большая работоспособность. Колоссальное и по временным, и по физическим затратам искусство. Очень многие движения для тренировок вне льда он почерпнул из танца. Благодаря этому – умению искать ресурс не в спорте, а за его пределами, – он, конечно, опередил свое время на десятилетия: по подготовке мы были гораздо круче хоккеистов из Северной Америки. Мне кажется, фильм «Легенда № 17» больше о Тарасове, чем о Валерии Харламове [68] Валерий Харламов (1948–1981) – советский хоккеист, нападающий команды ЦСКА и сборной СССР. В фильме Николая Лебедева «Легенда № 17» рассказывается о становлении хоккеиста. Харламова в нем играет Данила Козловский. . О взаимоотношениях «игрок – тренер», об умении тренера увидеть то, что никто не видит. Так затронуть какие-то струнки, чтобы заиграл уникальный музыкальный инструмент – в данном случае великий спортсмен, который потом покорил весь мир. Такое умение приходит не когда ты знаешь один предмет хорошо, а когда умеешь находить ресурс там, где его никто не видит.

Одна из основных тем фильма «Легенда № 17» – это как раз процесс превращения спортсмена из индивидуалиста в командного игрока. Мы видим, как Тарасов в буквальном смысле учит Харламова любить «не себя в хоккее, а хоккей в себе» – и делает это достаточно жестко. А как по-вашему, где для тренера проходит граница между жесткостью, которая идет на пользу, и жесткостью, которая может унизить и даже сломать?

Эта внешняя жесткость, или даже жестокость, всегда нивелировалась тем, что игроки понимали, для чего это делается. К тому же я ни разу не слышал историй о том, как Анатолий Владимирович кого-то обидел. Он всегда умел сохранять человеческие отношения со спортсменами, он прекрасно понимал их психологию. Способность заставить игрока выкладываться на 100 % за свою команду и не быть эгоистом – самая большая задача для тренера сегодня. Уметь найти эти «командные струны», не унижая игроков, но и не заигрывая с ними, – это то, что отличает тренера-победителя от других. На самом деле хоккей – это непростая философия. Наука управлять амбициями мужиков, которые должны вылиться в интересы общего дела. Советская школа хоккея предполагала игру друг на друга. И неважно, кто забил гол. Самое главное – чтобы команда победила. Я всегда с уважением относился к тем, кто занимался индивидуальными видами спорта. Но здесь совсем все по-другому: ты иначе формируешься, у тебя совершенно иное восприятие мира.

Д. З. Что может вас заставить заплакать?

А. М.Трудно сейчас сказать. Но я ведь человек, и не все весело и гладко в моей жизни – как в жизни любого человека. Поводов для слез за всю мою длительную жизнь и длительное пребывание на телеэкране хватало, и сегодня они есть.

Хочется спросить даже не о том, как вы справляетесь со слезами в моменте, а о том, как вы делаете следующий шаг. Как, столкнувшись с проблемой, не сломаться, а встать, улыбнуться искренне и пойти дальше?

Ну, Даша, это сложно. Жизнь – это сложно. И мне, естественно, сложно об этом сейчас рассказывать. Жизнь меня в разные ситуации окунала. Наверное, многажды я мог бы сдаться и сломаться.

Но, во-первых, у меня семья, я глава семьи, понимаете? Во-вторых, если ты где-то внутри чувствуешь, что можешь что-то, надо это вытаскивать и мочь.

Очень много талантливых ребят приходят к вам в КВН совсем молодыми. Бывало, что вы видели, что человек поворачивает куда-то не туда? Теряет крылья после неудачи или, наоборот, подхватывает звездную болезнь? Вы пытаетесь в таких ситуациях что-то предпринять, как-то с ними поговорить?

Нет, все-таки я думаю, что в моменты неудач им меньше всего хочется обратиться ко мне. А если кто-то зазвездился, – что с молодыми людьми в КВН регулярно случается, когда они произносят потрясающую шутку, которую повторить никто не сможет в ближайшие столетия, – как я ему объясню, что обязательно найдется другой, который придумает шутку не хуже?

Я считаю, не надо мне лезть в это. Я могу, конечно, сказать: «Эй, парень, с тобой в линеечке стоят еще восемь человек, и ты третий в этом ряду. Ты же не просто вышел и все ахнули, ты вышел с ними, они тебе помогли, и поэтому все ахнули». Но ситуации очень разные бывают.

Мне, кстати, кажется, что наибольших успехов как раз добиваются те выходцы из КВН, которые умеют сохранять себя в команде.

Да, это одна из черт этой игры, за которые я ее очень люблю и уважаю. Это умение – или научение себя – работать в команде. Умение быть в коллективе, знать свое место в коллективе, умение помочь этому коллективу, если чувствуешь, что можешь и хочешь помочь, – вот это здорово. А их, этих коллективов, в КВН много, и каждый стоит, как я всегда говорю, линеечкой, и у каждого в линеечке своя нота: до, ре, ми, фа, соль.

К сожалению, потом я иногда вижу одного человека из этой линеечки на экране в какой-то передаче и понимаю: эту ноту «ре» я уже слышал. А другому он еще не научился и не собирается учиться. Талант природный – да, браво, но примеров того, как люди выезжают на одном таланте, в том же КВН немного. А он не понимает этого. Он знал свое, делал это хорошо, но так и не научился другим нотам. А на одной ноте вряд ли можно успешно прожить дальше.

П. Д.Страшный сон для меня – это когда я на сцене забываю текст. Это, наверное, то, почему я очень боюсь театра. То, почему он эмоционально меня высасывает. И несколько раз такое случалось, когда страшный сон становился явью на сцене. В такие моменты у меня наступает ступор, я не могу ничего делать. Я белый лист в этот момент. Просто белый лист. Я понимаю, что все: я попал в ад. Это ужас. Как-то это случилось прямо посреди чеховского «Дяди Вани», представляете?