Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

А в какой момент вы все-таки почувствовали, что прорвались, что уже смотрите на съемочную площадку не со стороны, что все эти люди, в чьей компании вы мечтали находиться, знают ваше имя и хотят слушать вас?

Я вам так скажу. Михаил Михайлович Яншин, актер МХАТа, который еще в 1926 году сыграл Лариосика в спектакле «Дни Турбиных» и был с тех пор любимцем всей Москвы, получил квартиру на улице Горького, ныне 1-й Тверской-Ямской, только к началу 1960-х. Ему тогда уже лет 60 было. И вот он ходил по квартире, осматривался и говорил жене: «Слушай, я все время жду – сейчас откроется дверь и нам скажут: «Пошли вон, дураки!»

Это Яншин, народный артист Советского Союза! И все равно это ощущение – «пошли вон, дураки». Ответ на ваш вопрос: меня это ощущение тоже так никогда и не покидало. Даже теперь на съемочной площадке, я думаю: «А, черт, может, завтра все и кончится». Слава в двадцать лет «сносит крышу». А в тридцать я уже знал ей цену.

Д. З. Быть солистом – это какое-то особое состояние. Что-то сродни тому, что описывал Пастернак: «гул затих, я вышел на подмостки», когда ты один на один со зрителем. Так ведь не каждый может, для этого нужен характер. Что такое этот характер солиста?

Ю. Б.Если коротко, то я думаю, что солистом имеет право быть любой профессионально обученный музыкант. И неважно, на каком инструменте. Но только если ему есть что сказать слушателю. Это если совсем коротко. Необязательно иметь огромный жизненный опыт: Женя Кисин в 15 лет играл Шопена в большом зале, и все рыдали. Какой у него был жизненный опыт? Гениальность – да. Занимался с детства по восемь часов – да. Но значит, ему было уже что сказать, и до сих пор есть что сказать слушателю. В этом смысле речь идет не о характере.

Характер – это смелость выйти и как-то выступать. Наверное, это многие люди могут. Но главное – зачем ты выступаешь, чем делишься.

Я присутствовал, к сожалению, на концертах, когда вроде бы даже все профессионально, но пусто. И мне жалко всегда, что в зале могут случайно оказаться способные дети, которые больше никогда ни за что не придут в концертный зал слушать классическую музыку. Обман или безразличие в исполнительстве – это очень опасно. Опасно для будущего.

Поэтому, даже когда себя плохо чувствует исполнитель, все равно хоть в какой-то миг, в один момент концерта должно быть озарение, должна какая-то искорка родиться. Иначе это все бессмысленно. Вот в этом-то и сложность профессии музыканта.

А. З.Недавно я посмотрел фильм «Бердмэн», там есть один момент, когда герой говорит: «Мы все притворяемся». Так вот, хотелось бы найти вот эту самую суть, где все по-настоящему. Давайте закончим притворяться. Хватит. Давайте найдем ту форму, где мы есть сами собой. Где мы не натянуто, «балетно» улыбаемся, а улыбаемся только тому, что нам дорого, близко, что нам нравится, что нас греет.

Д. З. Но вы знаете, в «Бердмэне» есть та же мысль, что у Сомерсета Моэма в «Театре»: что для человека искусства граница между ним самим и им в предлагаемых обстоятельствах очень тонка. Более того, иногда бывает, что актер в большей степени становится собой именно в миг актерства: так было и с героиней Моэма Джулией Ламберт, и с Бердмэном. Ведь что вообще может быть естественного в жизни человека, который играет в театре? Но как по-настоящему перестать притворяться и как найти себя?

Честно говоря, тут я для себя нахожусь в некотором процессе. Я не сказал себе: «Стоп, я все знаю». Этому способствовал, конечно, Константин Богомолов, талантливый режиссер, который пришел в «Ленком» по приглашению Марка Анатольевича Захарова. Работа с ним дала мне возможность задать себе еще много-много вопросов, на которые я должен в этом процессе ответить.

Но вы можете быть собой? Вы, Александр Викторович Збруев, народный артист, чье лицо для многих людей само по себе образ, можете быть собой?

Не просто могу! Я должен быть самим собой. Это бывает очень сложно, трудно, особенно в обычной жизни. Мы ведь все немножко притворяемся, а может, и не немножко. И жизнь «правит» нас в ту или иную сторону. Ты ждешь чего-то на горизонте, а она дает сбоку удар. И ты летишь совершенно в другую сторону.

Но сцена для меня – именно то место, где надо оставаться самим собой. Даже если ты играешь какую-то характерную роль. Даже если ты играешь Гоголя. Понимаете? На сцене от тебя уходят все проблемы, которые тебя окружают, и появляются другие, вымышленные. Но там – ты. Сцена – это твоя эмиграция в другую жизнь, другое время, другие взаимоотношения, в мир великих произведений.

Д. З. Павел Лунгин как-то говорил, что в его фильме «Остров», где вы исполнили роль отца Анатолия, вы сами себя сыграли…

П. М.Ну, попробуй-ка себя сыграй. Кто ты? Перед зеркалом встань и посмотри, кто ты. Да, ты сейчас такой, а завтра этакий. Нету себя. Все зыбко, все меняется, все поиск, день ото дня. Поэтому незыблемо только: «я это по любви делаю или нет»? Вот и все. Вот и вся лакмусовая бумажка. Потому что Бог у нас и есть любовь. Это не дядька с бородой, который сидит, следит: «Ах, согрешил? На тебе!» Нет. Это любовь, это дух.

Что будет христианство в чистом виде? Движение, подвиг. Спасение – это не результат, это процесс. Это значит двигаться, всегда идти. Вот смотрите. Родился хороший добрый человек. Не пьет, не курит. И никакой его нет заслуги в этом. Он родился таким. И родился в семье алкоголиков пьяница, наркоман, и всю жизнь старался чуть-чуть стать лучше. Вот он будет у Бога принят. А тот, первый, – нет.

В Царстве Божием ни одного праведника нет. Только кающиеся грешники. Поэтому первое дело – в зеркало посмотреть и увидеть, какой ты бываешь ужасный и как от тебя всем плохо. Вот задача: к концу жизни стать бы нормальным человеком, с которым будет тепло и хорошо.

А с вами, Петр Николаевич, хорошо?

По-разному, по-разному. Как у всех. Но разница между неверующим и верующим в том, что я знаю, что нарушаю.