Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

О. Т.Мне на первых порах жизни – я имею в виду в первых шагах ремесла моего – повезло. Это было радостное время. Знаете, когда приходишь в профессию, то сначала все медленно-медленно-медленно… А я за первый сезон как-то взял и промахнул через три пролета.

Д. З. Да! Причем и в театре, и в кино.

Потому что рядом со мной были талантливые люди: Михаил Абрамович Швейцер, дядя Коля Досталь, Гриша Чухрай, Олег Ефремов. Товарищи мои, которые были старше меня на восемь, на девять лет, как-то обнаружили: сидит и не уходит.

И были рядом режиссеры, конечно, которые от господа Бога ремеслом режиссерским были одарены. Это Георгий Александрович Товстоногов и Анатолий Васильевич Эфрос. Я это понимал, поскольку работал и с тем, и с другим неоднократно.

А я никогда не был режиссером. Я зарабатывал деньги этим ремеслом. Но у меня было время и семья. И я делал вид, что я умею. А на самом деле я просто умел научивать актеров хорошо играть.

Д. З. Ты сказал, что один из ориентиров для тебя – это стихотворение Бориса Пастернака «Быть знаменитым некрасиво».

А. П.Да, и всегда им было.

А как ты вообще понимаешь эту фразу «быть знаменитым некрасиво»? Явно ведь не как «нельзя быть знаменитым», потому что в таком случае ты уже не справился с заветом Бориса Леонидовича.

Конечно же, я по-другому понимаю термин «знаменитость».

Это ведь можно отнести к любой профессии, к любому человеку. Неважно, актер ты, врач или кто-либо еще. Либо ты отступаешь от себя, и ты становишься не живым, а знаменитым, либо ты просто получаешь удовольствие от жизни, и ты настоящий, ты не играешь никого.

Ты не играешь чью-то роль, ты не хочешь казаться, ты просто есть. Либо тебя нет, и ты знаменитый. Вот тогда это некрасиво, и тогда тебя это не поднимет ввысь никогда в жизни. Не в плане карьеры или успеха, а в плане духовного твоего развития.

Бывает, что ты в какой-то момент говоришь себе: ну я же повзрослел, я должен принимать другие решения. Да ни хрена это не правильнее! Правильно тогда, когда твое отношение к родителям, друзьям, женщинам формировал ты сам, воспитание и жизнь вокруг тебя.

Это не означает, что ты должен быть идеальным. Нет, конечно! Ты можешь совершать много ошибок. И это правильно. Есть прекрасное такое выражение: «даже сломанные часы два раза в сутки показывают правильное время».

А. Ш.Слава – это, конечно, явление совершенно неизученное.

Д. З. И тем не менее очень многие люди зависимы от славы, нуждаются в чужом одобрении. Почему так получается?

Знаешь, не у всех так работает. Вот покойный Папанов Анатолий Дмитриевич… Ты бы видела, как он ходил по улице! В кепке до носа и в огромных, рублевых, темных пластмассовых очках.

Но есть и те, у которых все наоборот. Мой любимый друг и партнер Михаил Михайлович Державин [71] Михаил Державин (1936–2018) – советский и российский актер театра и кино. В течение многих лет был другом и партнером по эстрадным номерам Александра Ширвиндта. Интервью записано при жизни М. Державина. обожает это. Мы тысячу лет назад летели с ним в Лос-Анджелес на гастроли четырнадцать часов, и он себя неважно чувствовал. В этом самолете с нами летели 200 человек. С начала вылета он обслужил весь салон: бла-бла-бла со всеми, с каждым. Когда уже мы подлетали, он немножко подустал. И тут подходит к нему стюардесса, протягивает какую-то бумажку. Он собирается писать автограф, спрашивает: «Как вас зовут?» А она говорит: «Заполните декларацию».

Он счастливый человек. Он это очень любит. Все-таки, мне кажется, на эмбриональном уровне закладываются эти элементы вечной конкурентности существования.

Если возвращаться к нашим примитивно-шершавым проблемам театра, то ведь не зря же великие люди говорили, что театр существует 10 лет. За эти 10 лет собираются люди одного возраста, мировоззрения, мечты, точки зрения и абсолютно, нулево равные. А через 10 лет начинается: ты сыграла Джульетту и Офелию, а я как стоял с алебардой рядом, так и стою. Потом тебе дали заслуженную артистку какой-нибудь Марийской автономной области – а я все стою с алебардой. И пошла конкуренция…

Это стремление все-таки не стоять с алебардой дано человеку, чтобы его на что-то сподвигнуть? Или это то, с чем надо в себе бороться? Вот Ваня Ургант, например, стоял с алебардой в театре БДТ несколько лет. Он не был успешен как театральный артист. И он решил: это не мое. Ушел из театра и стал успешен в другом. Так же, как ваш сын, который ушел из «Сатирикона» и прославился на телевидении.

Да, но это единицы. А я-то знаю сотни несчастных людей, которые считают, что во всем виноваты интриги, враги, жуткие монстры режиссеры… Так и помирают с этой ожесточенной надеждой и ненавистью.

А как понять, стоит ли тебе продолжать? Как оценить самого себя?

Ну, артист – это же все-таки иллюзорная профессия. И если в спорте или даже хореографии ты понимаешь критерии оценки – ты, допустим, должен прибежать быстрее, – то здесь ты сам можешь никогда не понять.

А вы сами понимаете, каково это – быть зависимым от славы?

Честно тебе скажу, я такой вялый к тщеславности! Я понимаю, что для того, чтобы существовать и не выглядеть стыдно, надо иметь какую-то планку. У меня она есть, эта планка. И потом, кроме планки, еще надо иметь нишу – смыслово-позиционную, гражданскую, как бы ни было пошло это слово. Творческую. Профессиональную. Человеческую. Нишу, за которую не стыдно. Не замахиваясь на величие.

Не надо, вы думаете, замахиваться?

Нет. Я остро не завидую. Во-первых, потому что я старый старик. И сейчас, когда что-нибудь редко смотришь, постоянно думаешь: видел и это, видел, видел. 35 лет назад я это видел.

Но это приходит уже с мудростью. А в юности неужели не хотелось покорить весь мир?

Не хотелось никогда. Весь мир – нет. Так, кого-нибудь персонально…

Д. З. У вас лично и у вашего театра «Сатирикон» вообще совершенно особые отношения с залом. Не потому, что зал все время какой-то один и тот же. А потому, что вы очень этот зал чувствуете. Он для вас важен, и вы его очень понимаете. Для меня удивителен этот контраст в вашей личности: человека, направленного внутрь себя, закрытого, и при этом настолько способного отождествлять себя с массой, и не с маленьким залом на 30 человек, а с целой тысячей.