Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

В. С.Меня никак не покидает впечатление от только что увиденного спектакля в МХТ…

Д. З. Вы – один из редких счастливцев, кто видел этот спектакль, который поставил Константин Богомолов к юбилею Олега Павловича Табакова. Он называется «Юбилей ювелира» [72] Речь идет о спектакле по одноименной пьесе британской актрисы и драматурга Николы МакОлифф, поставленном Константином Богомоловым на сцене МХТ имени Чехова в 2015 году. «Юбилей ювелира» вышел к 80-летию Олега Табакова, который сыграл в нем свою последнюю роль. .

Да, это «Юбилей ювелира». И это событие для меня как для актера исключило во мне актера среди публики. Я на этом спектакле был только зрителем! Мне как будто необходимо было для здоровья его увидеть. Потому что в нем – все о жизни и смерти – в одной упаковке. И это тот случай в нашей стране, в нашей неопрятной суете тревог и опасений, когда искусство может вдруг распрямить плечи наших надежд.

Это спектакль мудрый, по тому, как его поставил Богомолов: там очень много деталей тонких, спокойных. Пьеса была выбрана по просьбе Табакова. Ему она понравилась и захотелось в ней сыграть. И это все восходит к главным удивлениям, которые были у меня в актерской жизни.

Табаков всемогущий. Табаков – один из, наверное, четырех моих больших любимых актеров. И он еще очень давно удостоил меня своей доброй дружбой. Друг, но при этом остался необыкновенным и непознаваемым. А «Юбилей ювелира» – необыкновенный случай в списке необыкновенных ролей Табакова. Он сыграл просто гениально. А что такое гениально для актера? Наверное, когда вы забываете, что он актер. Я забываю, что я актер. Зритель забывает, что его здесь много, – зрительный зал становится одним человеком.

На моей памяти так бывало на спектаклях Петра Фоменко. Мне рассказывал Костя Райкин, как после премьеры «Одной абсолютно счастливой деревни» в Мастерской Фоменко все главные режиссеры, все знаменитости забыли о своих амбициях и вошли в кабинет Петра Наумовича робко, как дети, и смотрели на него, как на чудотворца. Это замечательно, когда нас делают детьми. Но детьми на уровне готовности к жизни и смерти. Как я вычитал на тропинке волшебного сада у Славы Полунина под Парижем: «Не взрослейте, это ловушка!»

Д. З. Что для вас в вашем любимом фильме – «Сталкере» Андрея Тарковского – важнее: Сталкер, то есть проводник в Зону, которого играет Александр Кайдановский, или сама Зона, которая осуществляет (или не осуществляет) желания?

А. С.Сталкер важнее, конечно. Герой Кайдановского, который приводит туда людей и который так бережно относится к этому. Проводник – это его миссия. Поэтому он в каком-то смысле – мессия.

А у человека, который занимается искусством, у актера есть что-то от этой миссии?

Если материал, который предлагается актеру, дает возможность, то, конечно, да. Можно рассматривать профессию отчасти как мессианство, осознавать свою ответственность за то, что делаешь. Но важно не заболеть этим мессианством и отдавать себе отчет, что все-таки это не хирургия: в случае твоего промаха никто не умрет.

К слову о хирургии, я давно хотела вам сказать, что ваш доктор Рихтер [73] Алексей Серебряков исполнил заглавную роль в телесериале «Доктор Рихтер» – российской адаптации американского сериала «Доктор Хаус», где главного персонажа сыграл британский актер Хью Лори. мне ближе, чем Хаус в исполнении Хью Лори. Потому что ваш Рихтер – это абсолютно русский доктор.

Да, именно русский доктор, со всеми его недостатками. Я и хотел его делать русским доктором. В той же конструкции, но русским.

Он и мизантроп русский, и вредина он русский. И сострадает он, как русский человек, – по-настоящему.

Мне так приятно, что вы это говорите, поверьте! Вы меня наполнили каким-то вдохновением, потому что на самом деле я очень устал от Рихтера, ну просто чрезвычайно устал. Он ведь от серии к серии особо не меняется. Я чувствую себя, как будто я на конвейере закручиваю одну и ту же гайку. А теперь мне будет легче идти в третий сезон.

Надо, мне кажется, делать его с осознанием того, что доктор Рихтер – это наш доктор, как Чехов.

Да, Рихтер – это наш Антон Павлович. Потому что он любит людей, хоть и говорит, что не любит.

Д. З. Я знаю, что в сериале «Бесы» вас изначально видели в роли Кириллова и приглашали именно на эту роль. А попробоваться в роли Верховенского – это была ваша инициатива. Почему вам было интересно именно такого беса сыграть?

А. Ш.Это актерский голод называется. Мне интересно делать то, что я еще не умею: найти в себе внутренний ресурс, вскрыть это в себе, достать образ наружу – в этом и заключается актерская профессия. Писатели собирают вместе буквы, космонавты в космос летают, а актер должен делать образы.

Я понял, что просто не переживу, не смогу себе простить, если хотя бы не попробую сыграть эту роль. Потому что я знал, как сыграю Кириллова. А как сыграю Верховенского – не знал. Потому и попросил об одной пробе. Мне разрешили: дали три дубля, я показал три варианта.

Я постарался сделать три варианта, чтобы у режиссера был выбор и чтобы он понимал, что я отношусь к этому чрезвычайно серьезно. Это познание самого себя через профессию. И мне необходимо было найти в себе скрытые силы и ресурсы, чтобы понять роль. Ну и избавиться от некоторых своих личных бесов, которые, безусловно, существуют, пытаются руководить мной, главенствовать и верховенствовать. И вот, сыграв эту роль, я не могу сказать, что ото всех бесов избавился, но парочку мы точно отстегнули.

Д. З. Вы ведь любите повесть «Портрет» Гоголя?

Э. Б.Ну конечно!

Центральный персонаж «Портрета» Чартков – это человек с талантом, который этот талант потерял, потому что пошел на сделку…

С дьяволом, да.

Да. А у вас были в жизни какие-то моменты, когда вы могли оступиться?

Я оступался очень много. И ошибался, и путался. Конечно, все было. Вот в советское время, когда я делал книжки… Я ведь стал делать их только для того, чтобы зарабатывать деньги на жизнь. Потом уже оказалось, что эта работа тоже требует серьезного к себе отношения. Но, понимаете, тогда трудно было. Мы зарабатывали какой-то минимум, просто чтобы освободить себе время. Полгода делали книжки с тем, чтобы полгода иметь свободные для живописи.