Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

В конце концов подъехал автомобиль, и под слабые приветственные возгласы и аккомпанемент гудка из машины вышел Зиновьев, председатель Петроградского Совета, и поднялся на трибуну. Зиновьев, настоящая фамилия которого Апфельбаум [27] Настоящая фамилия Зиновьева по отцу Радомысльский. Фамилия матери Апфельбаум — один из его псевдонимов. , — очень важная шишка в большевистской России. Он считается одним из величайших ораторов Коммунистической партии и сейчас занимает высокий пост председателя исполкома Третьего интернационала — организации, которая должна осуществить мировую революцию.

Именно своим ораторским талантам, а не каким-либо административным способностям Зиновьев и обязан своей славой. Его красноречие необычного рода. Он не имеет себе равных в умении обращаться к невежественной толпе, но, судя по его речам, логика ему незнакома, и ни на единую мыслящую аудиторию он не произвел бы никакого впечатления, разве что она удивилась бы его нестандартному дару красноречия с готовыми, но дешевыми остротами и неиссякаемым запасом велеречивых, но притом вульгарных выпадов. Зиновьев, по сути дела, является законченным бульварным демагогом. Он трус, он уклонился от ответственности в ноябре 1917 года, опасаясь ненадежности большевистского переворота, а с тех пор является главным адвокатом всех самых безумных идей большевизма, но всегда первым теряет голову и впадает в панику в случае любой угрозы.

Сняв шляпу, Зиновьев подошел к ограждению и стоял в своей богатой шубе, пока кто-то внизу не подал знак приветствовать его. Затем он заговорил в таком духе:

— Товарищи! Для чего мы сегодня здесь собрались? Что означают эта трибуна и это скопление людей? Чтобы отпраздновать триумф мировой революции, приветствовать очередную победу над злобным чудовищем капитализма? Увы, нет! Сегодня мы оплакиваем двух величайших героев нашей эпохи, умышленно, жестоко и хладнокровно убитых подлыми капиталистическими наймитами. Германское правительство в лице социал-предателя Шейдемана и других мнимых социалистов, отбросов и подонков человечества, словно Иуда Искариот, за тридцать сребреников продалось немецкой буржуазии и по команде капиталистов приказало своим подручным грязно расправиться с двумя избранными представителями немецких рабочих и крестьян…

И так далее.

Каждый раз, слушая Зиновьева, я вспоминал митинг летом 1917 года, на котором он был главным оратором. Он только что вернулся в Россию с группой других большевистских вождей (из которых очень немногие находились в стране во время революции) и зажигал толпы на митингах в разных труднонаходимых местах. Это был худощавый, стройный человек, похожий на типичного еврейского студента из любого русского университета. Но, нагуляв за год жирок на горбу русского пролетариата, он увеличил не только политический, но и физический вес, и красивые черты его полного лица и густые взлохмаченные волосы свидетельствовали о чем угодно, но только не о лишениях.

Вопреки обыкновению, речь Зиновьева была короткой. Говорить на пронизывающем ветру, должно быть, было очень холодно, да и вообще народу было немного — не перед кем распинаться.

Следующий оратор оказался кем-то новеньким — герр Отто Перц, председатель совета петроградских немцев. Было совершенно непонятно, почему совет немцев продолжает существовать и находиться в Петрограде и каковы его функции. Приезды и отъезды «unsere deutsche Genossen», «наших немецких товарищей», похоже, были выше критики и всегда оставались загадкой. Герр Отто Перц был высок, чисто выбрит, по-немецки опрятен и не знал русского языка.

— Genossen! Heute feiern wir [28] Товарищи! Сегодня мы отмечаем… ( нем. ) … — начал он и далее стал превозносить павших героев и предсказывать грядущую социальную революцию в Германии.

Трусливые тираны в Берлине, беспардонно именующие себя социалистами, скоро будут свергнуты. Капитализмус, империализмус, да фактически все, кроме коммунизмус, будет сметено. У него есть сведения о том, что в течение одной или двух недель «Спартак» (группировка немецких большевиков), за которым стоит вся Германия, возьмет власть в свои руки и вступит в победоносный и неразрывный союз с Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой.

Когда Отто Перц начинал свою речь, чистенько одетая, миниатюрная дама лет пятидесяти, стоявшая рядом со мной у трибуны, вперила в оратора горячий взгляд. Глаза ее ярко блестели, дыхание участилось. Увидев, что я обратил на нее внимание, она робко сказала:

— Spricht er nicht gut? Sagen Sie doch, spricht er nicht gut? [29] Не хорошо ли он говорит? Скажите, разве не хорошо он говорит? ( нем .)

На что я, конечно же, ответил:

— Sehr gut [30] Очень хорошо ( нем .). .

Она впала в робкое восхищение герром Отто, время от времени бормоча себе под нос:

— Ach! es ist doch wahr, nicht? [31] Ах, это так верно, не правда ли? ( нем .) — с чем я также выражал согласие.

Толпа терпеливо слушала, как всегда слушает русская толпа, кто бы и на какую бы тему ни выступал. Солдаты ежились от холода и гадали, о чем говорит оратор. Его речь никто не переводил.

Но когда Отто Перц замолчал, в толпе возникла суматоха. Какое-то время я не понимал, что происходит, пока, наконец, люди не расступились, образуя проход, и на доблестных коммунистических плечах не появилась фигура — специальный аттракцион мероприятия. Это было картонное чучело — свирепого вида немец с кайзеровскими усами, в парадном костюме и с картонкой, где крупными буквами значилось имя немецкого социалиста:

ШЕЙДЕМАН

При этом через балюстраду на помост втащили импровизированную виселицу. Под ругательства, насмешки и проклятия усатое чучело подняли повыше. Энергичные руки накинули на него болтающуюся петлю, и оно висело, невыразимо униженное и печальное, в вечернем пиджаке и черных брюках, и пустые штанины и рукава хлопали на ветру.

Толпа очнулась, послышались смешки, даже солдаты заулыбались. Дмитрий, как я видел, откровенно хохотал. В конце концов, это стоило того, чтобы прийти и посмотреть. Висящего Шейдемана облили керосином и подожгли. Раздался смех, крики и звуки фанфар. Зиновьев, в трагической позе, с поднятой рукой и выставленным вперед указательным пальцем, хрипло воскликнул: «Так сгинут предатели!» Затрубили рожки. Люди в возбуждении и восторге бурно ликовали. Только несчастный Шейдеман был равнодушен к вызванному им интересу и со свирепым выражением на неподвижном картонном лице взмыл ввысь среди искр и пепла и канул в вечность.

Психология толпы, размышлял я, уходя, была важнейшим фактором всех публичных выступлений после революции, но в полной мере ее осознали только большевики.