Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

Красные и незваные гости оставили очень мало вещей, которые могли бы мне послужить. Я не нашел ни сапог, ни верхней одежды, однако среди хлама отыскал кое-какое нижнее белье, чему был очень рад. Еще там нашлась моя старая студенческая фуражка — как раз то, что мне было нужно для почтового камуфляжа. Я сунул ее в карман и, связав остальные вещи в тюк, сказал, что на следующий день пришлю за ними Варю.

Разбирая при помощи экономки ворох сваленных на полу вещей, я наткнулся на свою фотографию, сделанную двумя или тремя годами раньше. Впервые я со всей ясностью осознал, насколько хороша моя нынешняя маскировка и насколько не похожим на самого себя выглядел я теперь с бородой, отросшими волосами и очками. Я показал снимок Марфе Тимофеевне.

— Очень похож, — сказал я. — Он ни капли не изменился.

— Да, — ответила она. — Хороший человек, разве нет? Ужасно, что ему пришлось уехать. Интересно, где он сейчас и что поделывает?

— Да, интересно, — повторил я, снова ныряя в кучу хлама. Даже ради спасения собственной жизни я не мог бы в ту минуту взглянуть на Марту Тимофеевну и не расхохотаться.

Не найдя в остатках своих вещей шинели, я стал рыскать по рынкам и у одного оборванного господина с аристократической миной нашел старое черное пальто с потрепанным бархатным воротником. В этом пальто и студенческой фуражке я был «готовый почтовый служащий». Я надевал этот костюм днем, но перед каждым визитом к Зоринскому заходил в дом номер 5, где хранил свои немногие вещи, переодевался и являлся к Зоринскому только в той одежде, в какой он привык меня видеть.

Чем ближе подходил конец января, тем сильнее крепли мои подозрения, что Зоринский не добьется освобождения Мельникова. Несколько раз он даже не затронул этой темы, с жаром рассуждая в своей обычной бурной манере о посторонних вещах. Он был весел, как обычно, и неизменно сообщал интересные политические новости, но стоило мне заговорить о Мельникове, как он сразу же отделывался отговорками.

Поэтому я решился, несмотря на риск, выяснить, не удастся ли разузнать что-то по делу Мельникова через Полицейского. Я не видел Полицейского с тех пор, как вернулся из Финляндии, поэтому сказал ему, что мне пришлось там задержаться и я приехал только что. Не говоря ему, кто такой Мельников, я сообщил ему данные об аресте последнего и о том, что об этом я узнал «случайно». Я не выдал ему своего беспокойства, чтобы у него не было искушения нарочно обнадежить меня, но поручил ему быть строгим и точным в расследовании и в том случае, если он чего-то не сможет узнать, не бояться сказать об этом прямо.

Примерно через неделю, когда я позвонил ему, он сказал, что «получил интересное письмо насчет семейных дел». С волнением я поспешил к нему домой, изо всех сил стараясь скрыть свое нетерпение, когда поднимался по лестнице, провожаемый взглядом ухмылявшегося китайца.

Маленький Полицейский держал в руке тонкую полоску бумаги.

— Дмитрий Дмитриевич Мельников, — прочел он. — Настоящее имя Николай Николаевич Н…?

— Да, — сказал я.

— Его расстреляли между 15 и 20 января, — сказал Полицейский.

Между тем со временем я завел новых знакомых и периодически ночевал у них дома. О большинстве я умолчу. Я пользовался их гостеприимством под видом русского эмигранта, которого разыскивают большевики, что само по себе уже служило рекомендацией. Но если я чувствовал, что могу доверять этим людям, то без колебаний говорил, откуда прибыл, и тогда меня принимали еще радушнее. Я часто с удовлетворением размышлял о том, что мой образ жизни похож на то, как жили многие революционеры, и не только при самодержавии, но и при нынешнем режиме. Люди всевозможных убеждений от монархистов до эсеров скрывались от соглядатаев ЧК, пытаясь либо бежать из страны, либо остаться незамеченными под новыми именами на новых должностях.

Одним из этих людей, порой дававших мне приют, был друг Журналиста, школьный инспектор по профессии, он особенно запомнился мне. Его переполняли идеи и энтузиазм по поводу его предложения включить в обычную школьную программу округа такой предмет, как садоводство и тому подобное. Власть имущие пока еще относились к его планам с некоторым недоверием, поскольку его политические предпочтения были им известны, но он тем не менее надеялся, что коммунисты позволят ему внедрить свои нововведения, что, насколько я знаю, в конечном счете ему удалось.

Журналиста повысили до делопроизводителя в его ведомстве, что сопровождалось незначительным увеличением зарплаты, но при этом практически все официальные бумаги проходили через его руки. По собственной инициативе он выкрадывал статьи, которые, по его мнению, могли меня заинтересовать, и возвращал их до того, как кто-то успевал обнаружить их отсутствие. Кое-что из того, что он показывал, пригодилось мне, кое-что оказалось бесполезно. Но о чем бы ни были эти статьи, он неизменно извлекал их с лукавым взглядом и приставив палец к носу, как будто содержащиеся в них факты представляли огромную важность.

Я уговорил его продать несколько книг, чтобы получить дополнительные средства к существованию, и мы позвали к нему одного еврея, который долго и упорно торговался за каждую копейку. Журналисту не хотелось их продавать, но я отказался дать ему денег больше, чем стоили дрова, за которыми я также осуществлял надзор, неукоснительности которого могли бы позавидовать большевики. Он не имел никакого представления о том, что по-настоящему ценно, и хотя он привязался ко мне, порой мне казалось, что я вижу в его глазах взгляд неописуемого презрения: «Ах ты, английский скупердяй!»

К несчастью, я потерял Марию в качестве постоянного товарища и друга. Она вернулась на ферму Марша в надежде спасти от гибели хоть что-нибудь из имущества и редко бывала в городе. Вместо нее в опустевшей квартире номер 5 поселился младший из двух конюхов, скучный, но порядочный юноша, не примкнувший к мародерам. Этот паренек, несомненно, изо всех сил старался поддерживать порядок, но опрятность и чистота не были его сильными сторонами. Он не мог взять в толк, зачем нужно мыть стаканы или ложки или зачем даже в пустой квартире нужно иногда протирать столы и стулья. Как-то раз он подал мне чай, необычайно едкий на вкус, и я пошел на кухню осмотреть чайник. Заглянув под крышку, я обнаружил, что он забит дохлыми тараканами.

Степановна оставалась моим добрым другом. Полк Дмитрия перевели в другой город где-то в глубинке, и, хотя ему и не хотелось уезжать из столицы, он послушно выполнил приказ, в значительной степени под влиянием нового комиссара полка, который сумел заслужить расположение своих солдат — довольно редкое достижение для комиссара. Даже Степановна признала это необычное обстоятельство, допустив, что комиссар «порядочный человек, хоть и коммунист», и потому согласилась на отъезд Дмитрия.