Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

Именно в обществе Степановны я впервые стал свидетелем необыкновенного зрелища — вооруженной облавы большевистских властей на общий базар. Как-то утром я столкнулся с ней на людной Сенной площади и увидел, что она покупает мясо — редкая для нее роскошь. На голове у нее был старый черный платок, а в руке она несла лыковую корзинку.

— Где вы взяли мясо? — спросил я. — Я тоже куплю.

— Не надо, — твердо сказала она. — Прошел слух насчет облавы.

— Что за облава?

— Как видно, на мясо. Вчера и сегодня крестьяне привозили мясо, вот я и купила немного. Не хочу остаться без мяса. Говорят, красные едут.

Поскольку свободная торговля явно противоречила принципам коммунизма, ее официально запретили и осудили как «спекуляцию». Но никакие запреты не могли с нею совладать, и крестьяне привозили голодным горожанам еду, несмотря на все преграды, и продавали ее по своим ценам. Единственным лекарством от этой «капиталистической заразы» у властей была вооруженная сила, да и то малоэффективная.

Мясо продавали крестьяне в большом застекленном складе. Один из таких складов сгорел в 1919 году, и единственное, что уцелело, — это икона в углу. Тысячи людей шли посмотреть на икону, которая «чудом» спаслась, но власти поспешили ее забрать. По-видимому, эту икону просто проглядели, ведь большевики старались убрать все религиозные символы из общественных мест.

Я направился к зданию, чтобы купить мяса, но Степановна потянула меня за руку.

— Не сходите с ума! — воскликнула она. — Как вы не понимаете, что, если будет облава, всех арестуют?

Она притянула меня вниз и заговорила мне на ухо:

— А как же с вашими… Я уверена… что ваши документы… они…

— Ну разумеется, — засмеялся я. — Но вы ведь не думаете, что болван-красногвардеец заметит разницу, правда?

Я решил отделаться от Степановны и вернуться за мясом позже, но тут в толпе началась неразбериха, и люди стали выбегать из здания. Из-за угла, со стороны Екатерининского канала, показался отряд солдат в тулупах и коричнево-серых гимнастерках, у них были винтовки со штыками. Все выходы из здания были моментально перегорожены. Люди разбегались во все стороны, женщины с визгом подхватывали свои узлы и корзины и уносили ноги, оглядываясь, не бегут ли за ними вдогонку.

Мы со Степановной стояли у рынка на углу Забалканского проспекта, откуда было хорошо видно и при необходимости можно было скрыться.

Рынок преобразился в мгновение ока. Минуту назад он кипел жизнью, переполненные трамваи останавливались на ближайшей остановке, и пассажиры не без труда выбирались из вагонов. Но теперь площадь внезапно затихла, как мертвая, и, если не считать нескольких зевак, наблюдавших за сценой издалека, вся проезжая часть обезлюдела.

От пятидесяти до шестидесяти солдат медленно вошли в здание, и еще несколько человек с винтовками наперевес то и дело пробегали мимо. Когда солдаты вошли, внутри поднялся дьявольский шум. Визг, вой, свист, проклятия и стоны — словно разверзся ад! Какой жуткий был контраст — безмолвная площадь и страшный грохот и ор на складе!

Степановна что-то пробурчала, но я разобрал только слово «черти». Гвардейцы вытаскивали и грузили на грузовики и подводы мешки и тюки. В единственную дверь по одному выпускали людей, обыскав их и проверив документы. Женщинам разрешили идти, а мужчин, за исключением стариков и подростков, отправили в ближайший комиссариат.

— Что все это значит? — воскликнул я, когда мы двинулись по Забалканскому проспекту.

— Что значит, Иван Павлович? Вы что же, не понимаете? «Грабь!», «Долой свободную торговлю!», «Долой спекулянтов!» — вот что они говорят. Они это зовут «спекуляцией». Я, выходит, тоже «спекулянтка», — усмехнулась она. — Как вы думаете, я хоть раз получила работу на бирже труда, где числюсь уже три месяца? Или Варя, хотя мы обе ищем работу? Деньги, что оставил нам Иван Сергеевич, заканчиваются, но жить-то нам как-то надо, разве нет?

Степановна понизила голос.

— Вот мы и продали буфет… Да, — усмехнулась она, — мы продали его соседям снизу. Видно, и они «спекулянты». Пришли рано утром и потихоньку забрали его, а наш домком ничего об этом и не прознал!

Степановна громко засмеялась. Ей казалось это очень смешным.

Ведь всю вашу мебель, видите ли, полагалось зарегистрировать, так как она, дескать, принадлежит не вам, а обществу. Лишняя мебель подлежала конфискации в пользу рабочих, но обычно шла на обстановку в комнатах членов домкома или коммунистов, в ведение которых были переданы дома. Такое впечатление, что больше всего требовали себе коммунистические матросы. «Доброе утро, — говорили они, заходя к вам домой. — Позвольте, пожалуйста, посмотреть, сколько у вас мебели». Вот это требуется домкому, говорили потом они. Или очередной «рабочий» снял комнаты внизу. Это «партийный человек», то есть член Коммунистической партии, и, следовательно, имеет право на привилегии, и ему требуются кровать, диван и несколько кресел.

Спорить было бессмысленно, и некоторые попадали в беду, когда высказывали «товарищам» все, что о них думают. Мудрый и осмотрительный покорялся, помня, что, хотя многие из этих людей просто стремятся прибрать к рукам как можно больше, были среди них и другие, действительно считавшие, что таким образом распределяют собственность в интересах равенства и братства.

Но хитрый и ловкий восклицал: «Дорогие товарищи, я очень рад! Ваш товарищ „партийный“? О, как интересно, я ведь и сам собираюсь вступить в партию. Вот буквально вчера я приберег для вас мебель. Что до этого дивана, который вы просите, его, право слово, никак нельзя забрать, но зато в другой комнате есть кушетка, которую вы можете взять. И эту картину, конечно, я охотно подарил бы вам, но прошу вас поверить, это семейная реликвия. Кроме того, один художник на прошлой неделе сказал мне, что это очень плохая картина. Может быть, вы возьмете вон ту? Она, по его словам, намного лучше».

И потом ты показывал им какую-нибудь старую развалюху, но желательно покрупнее. Затем предлагал им чай и извинялся, что не можешь угостить их ничем, кроме корочки хлеба. Объяснял, что хочешь быть коммунистом-«идеалистом» и совесть не дает тебе покупать деликатесы у «спекулянтов».

Гости вряд ли стали бы задерживаться ради твоих корок, но если бы тебе удалось впечатлить их своей преданностью советскому режиму, они уже не так придирчиво стали бы относиться к столь перспективному кандидату в товарищи.

Но Степановне такая хитрость была чужда. Напротив, она отличалась опрометчивой прямотой, и я дивился, как она еще не нажила себе бед.

Степановна и Варя часто ходили в оперу, а по возвращении домой увлеченно обсуждали достоинства и недостатки тех или иных исполнителей.