Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

— Мне не понравился тот, что сегодня пел партию Ленского, — говорила одна. — Блеял, как овца, да и играл топорно.

Или:

— У такого-то голос и вправду почти так же хорош, как у Шаляпина, за исключением самых низких нот, но, конечно, Шаляпин играет намного мощнее.

— Степановна, — как-то раз сказал я, — а раньше, до революции, вы ходили в оперу?

— Да, — ответила она, — мы ходили в Народный дом.

Народный дом — это большой театр, построенный для народа царем [32] Народными домами до революции назывались учреждения, аналогичные Домам культуры. .

— А в императорские театры, в Мариинку на оперу или балет?

— Нет, туда так просто было не попасть.

— Тогда почему же вы ругаете большевиков, которые разрешают вам ходить в бывшие императорские театры и смотреть лучшие постановки с лучшими актерами?

Степановна возилась с самоваром. Она выпрямилась и посмотрела на меня, обдумывая вопрос.

— Хм, да, — призналась она, — это мне нравится, это правда. Но кем забит театр? Там одни школьники да наши товарищи-коммунисты. Школьники должны сидеть дома и учить уроки, а товарищам самое место на виселице. Мы с Варей можем ходить в театр, потому что у нас хватает денег покупать еду на рынках. Но пойдите и спросите у тех, кто днями и ночами стоит в очередях за полушкой хлеба или связкой поленьев! Как им нравятся дешевые театры? Да уж, любопытно!

И больше я ничего не говорил. Степановна обо всем имела твердое мнение. Будь она англичанкой в предвоенное время, была бы воинствующей суфражисткой.

Последний раз я видел Степановну в начале февраля. Мое знакомство с ней внезапно прервалось, как случалось и с другими при аналогичных обстоятельствах. Как выяснилось, Варя попала в беду из-за попытки связаться с Иваном Сергеевичем в Финляндии.

Перед тем как идти к Степановне, я всегда звонил и спрашивал: «Как ваш отец, ему уже лучше?» — что означало: можно прийти переночевать у вас? На что она или Варя отвечали: «Спасибо, все хорошо, он зовет вас в гости, когда у вас будет время».

В последний раз, когда я звонил им, Степановна ответила не сразу. Затем полным нерешительности голосом пробормотала:

— Не знаю… я думаю… я сейчас спрошу… Пожалуйста, подождите минутку.

Я ждал и слышал, что она не отходит от телефона. Наконец она продолжила дрожащим голосом:

— Нет, ему не лучше, на самом деле он очень плох… умирает. — Наступило молчание. — Я собираюсь его повидать, — продолжала она, то и дело запинаясь, — в одиннадцать завтра утром. Вы… вы понимаете?

— Да, — сказал я, — я тоже приду и подожду вас.

Гадая, правильно ли мы поняли друг друга, незадолго до одиннадцати я остановился на углу улицы и стал издалека наблюдать за входом в дом Степановны. Выйдя, она бросила в мою сторону один лишь взгляд, удовлетворившись тем, что я на месте, затем повернула в другую сторону и пошла по Казанской улице. Она оглянулась только раз, убеждаясь, что я следую за ней, и, дойдя до Казанского собора, вошла в него. Я нашел ее в темном углу справа.

— Варю арестовали, — в безысходном отчаянии сказала она. — Не надо вам больше приходить к нам на квартиру, Иван Павлович. Позавчера из Выборга прибыл человек и попросил Варю, если она может, съездить в Финляндию. Они вместе поехали на Финляндский вокзал и сели на поезд. Там они встретили другого человека, который должен был помочь им перебраться через границу. Его арестовали прямо в поезде, а с ним и остальных.

— Ей предъявили серьезное обвинение? — спросил я. — Просто ехать на поезде — это еще не преступление.

— Говорят, обоих мужчин расстреляют, — ответила она. — Но при Варе были только кое-какие вещи для жены Ивана Сергеевича.

Я попытался успокоить ее, обещал, что постараюсь выяснить, как обстоят дела с Варей, и найду какой-нибудь способ с ней связаться.

— Я жду обыска, — продолжила она, — но, конечно, подготовилась. Даст бог, мы когда-нибудь еще встретимся с вами, Иван Павлович. Надеюсь, что встретимся.

Мне было очень жалко бедную Степановну. В своем роде это была прекрасная женщина, хотя часто грубо смотрела на жизнь. Но надо помнить, что она была всего лишь крестьянкой. Когда я выходил за порог собора, что-то заставило меня на миг обернуться, и я увидел, как Степановна, шаркая, подошла к алтарю и пала на колени. Потом я ушел.

Я решил сразу же поручить Полицейскому выяснить все обстоятельства Вариного дела, которое, как я был уверен, не может быть серьезным. Но мне не суждено было ничего разузнать. Больше я никогда не видел ни Варю, ни Степановну и не знаю, что с ними сталось. Бросаемый из стороны в сторону по прихоти обстоятельств, после этого я неожиданно для себя очутился в совершенно иной ситуации, и читатель, если наберется терпения и прочитает еще немного, вскоре узнает, к чему все это привело.

Старая Деревня — дальняя окраина Петрограда в устье самого северного рукава Невы, на берегу Финского залива. Это бедный, захудалый район из не ахти каких летних дач, нескольких дровяных складов да избушек, где живут лесорубы. Зимой, когда залив замерзает, это самое тоскливое из всех тоскливых мест, продуваемое ветрами, которые катят метельные облака по унылой ледяной пустыне. В это время невозможно сказать, где кончается земля и начинается море, потому что низины, берега, болота и море скрыты под общим покрывалом из мягких, похожих на барханы сугробов. В былые времена я любил надевать лыжи и плавно скользить прочь от мира по бескрайним просторам льда, и там, за много миль, лежать и вслушиваться в тишину.

Через несколько дней после того, как мы со Степановной расстались в Казанском соборе, я сидел в одной из самых тесных и дальних избушек Старой Деревни. Стояла темная, безветренная ночь, часы пробили одиннадцать. Если не считать тихого ржания лошади на улице, тишину нарушали только покряхтывания и храп финского контрабандиста, растянувшегося во весь рост на грязном топчане. Однажды, когда лошадь громко заржала, финн вскочил и выругался. Он осторожно приподнял защелку, выскользнул наружу и отвел лошадь за дом со стороны моря, где ее было не так слышно с дороги. Недавно он незаконно доставил в город целые сани масла, а теперь возвращался в Финляндию — вместе со мной.

Мы тронулись после полуночи. Поездка по морю до места на финском побережье, на расстояние около сорока с лишним миль [33] Более 65 км. , должна была занять от четырех до пяти часов, если обойдется без осложнений. Сани такого типа называются в России дровнями, они деревянные, широкие и низкие, с подложкой из сена. Дровни, на которых обычно возят сельскохозяйственные грузы, — это мой любимый вид саней, и, с удобством вытянувшись во весь рост под сеном, я вспоминал о долгих ночных переездах по русской глубинке в былые дни, когда кто-нибудь обычно ехал впереди верхом на лошади с факелом, чтобы отпугивать волков.