Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

История тогдашних интриг и контринтриг между финнами, немцами, русскими, большевиками и союзниками как в финской столице, так и на российской границе сама по себе могла бы стать захватывающим чтением, но это не моя епархия. В короткие приезды в Финляндию моей главной целью было не вмешиваться во все это, и в первую очередь именно поэтому я, как бы меня ни удручала перспектива возвращения в Петроград при имеющихся обстоятельствах, тем не менее оборвал свое пребывание в Финляндии и приготовился двинуться в обратный путь, как только получил точные сведения об отставке пограничного коменданта-немца.

Как ни старался я остаться инкогнито, мое неизбежное участие в переговорах об организации курьерской службы пролило на меня досадный свет. Немец-комендант, все еще находясь на своем посту, по-видимому, считал меня своим заклятым врагом и, узнав о моем намерении вернуться в Россию по морю, отдал приказ строжайшим образом следить за побережьем и стрелять по любым саням или лицам, выходящим на лед. Таким образом, хотя у меня и было разрешение властей на пересечение границы, контрабандист, который должен был меня везти, наотрез отказался, а все пограничные патрули имели приказ не оказывать мне никакой помощи.

Однако я очень просто обошел коменданта. На другом конце русско-финской границы, недалеко от Ладожского озера, стоит деревушка Раутта в четырех-пяти милях от границы. Раньше в этом месте тоже собирались контрабандисты и беженцы, но ввиду его отдаленности и труднодоступности, так как приходилось идти по лесной чащобе, с российской стороны в середине зимы до него было не добраться. У коменданта никому даже в голову не пришло, что я попытаюсь уйти из такой глухомани. Я, к большому удовольствию коменданта, выразил протест и заявил, что вернусь и заставлю его подчиниться приказу властей, а сам направился окольным путем в Раутту, где меня никто не знал, и я рассчитывал найти там какого-нибудь крестьянина, который довел бы меня до границы. А на границе я смог бы уже обойтись собственными силами.

Мне повезло. Когда мое утомительное путешествие уже близилось к концу, ко мне в поезде обратился молодой финский лейтенант, который направлялся туда же. Русские пользовались в Финляндии дурной славой, и по этой стране я всегда ездил как англичанин, невзирая на внешний вид. В то время я выглядел не так уж плохо в купленной в Гельсингфорсе старой зеленой шинели. Заметив, что я читаю английскую газету, лейтенант обратился ко мне по-английски с каким-то пустячным вопросом, и мы разговорились. Я смог оказать ему небольшую услугу, дав ему записку к моему знакомому в Гельсингфорсе, и, когда потом я отдал ему все мои газеты и пару английских книг, в которых больше не нуждался, он был на седьмом небе от счастья. Увидев такую его доброжелательность, я спросил его, что он собирается делать в Раутте, на что он ответил, что планирует приступить к исполнению обязанностей начальника тамошнего гарнизона, насчитывающего пятнадцать — двадцать человек. При этих словах я без дальнейших церемоний достал разрешение финских властей и обратился к лейтенанту с просьбой оказать мне, как значилось в документе, «любую помощь в переходе российской границы».

Эта неожиданная просьба немало его смутила. Однако, понимая, что подобный документ могло выдать только финское военное министерство по делу первостатейной важности, он согласился сделать все, что будет в его силах. Вскоре я убедился в том, что он очень старается всячески облегчить мне задачу. Через пару часов после нашего прибытия в Раутту меня заверили не только в том, что ночью благополучно доведут до границы, но и дадут проводника, которому приказано доставить меня в русскую деревню примерно в двадцати милях от границы.

Нет ничего более пролетарского, чем финская администрация в тех регионах, куда не проникло ни германское, ни русское «старорежимное» влияние. Именно принципиально демократический характер финского народа позволил ему, начиная с того времени, о котором я говорю, в значительной мере совладать со своими иностранными советчиками и надсмотрщиками и создать образцовую конституцию. Деревенский староста в Раутте, которому мой знакомый лейтенант велел поселить меня у себя и найти провожатого, был простым крестьянином, грамотным и неглупым. Он вместе с женой жил в единственной большой комнате дома, где он меня и принял. Ему помогали люди того же типа, а проводником был парень лет двадцати, местный уроженец, получивший хорошее начальное образование в Выборге. В руках таких людей я всегда чувствовал себя в безопасности. Их практичность и здравый смысл — самая сильная защита от бессмысленной красной пропаганды — делали их более надежными друзьями, нежели избалованная интеллигенция или ловкие интриганы из военной касты.

Мой проводник собрал с полдюжины пар лыж, и все они оказались слишком коротки, так как мне нужны были лыжи длиной девять или десять футов, но в конце концов пришлось взять самые длинные из имеющихся. Около одиннадцати часов мы привязали лыжи к дровням и, сердечно попрощавшись со старостой и его женой, быстро поехали к одинокой избушке — последнему жилищу с финской стороны границы. Мы разбудили ее хозяина, который угостил нас чаем, а разведчик, случайно зашедший через несколько минут после нашего прибытия, рассказал моему проводнику о последних передвижениях красных дозоров. У хозяина дома не было ни свечей, ни керосина в этом уединенном жилище, и мы сидели в мерцании длинных лучин, обструганных таким образом, чтобы как можно дольше хранить неверный свет.

Около полуночи мы надели лыжи и двинулись в путь, свернув с тракта прямо в лес. Мой спутник был легко одет, но я остался в шинели, которая очень пригодится мне позже, а на пояс привязал небольшой узелок с парой туфель, купленных в Гельсингфорсе для Марии.

Окольным путем мы прошли около двадцати пяти миль до деревни, которая и была нашей целью. Я четыре года не вставал на лыжи, и хотя ходить лыжах — это все равно как плавать, то есть если ты научился, то потом уже не разучишься, однако от них можно отвыкнуть. К тому же у меня были слишком короткие лыжи, а любой лыжник скажет вам, что бежать на коротких лыжах зигзагами по неровной лесистой местности, да еще и в темноте, — это не шутка!

Мы двинулись на восток параллельно границе. Вскоре я более-менее приспособил шаг к узким семифутовым лыжам и мог не отставать от бежавшего в умеренном темпе проводника. Мы часто останавливались, прислушиваясь, нет ли подозрительных звуков, но все, что мы слышали, — это таинственная и прекрасная зимняя тишина заснеженного северного леса. Было двадцать градусов ниже нуля, ни единого дуновения ветерка, и сосны и ели под пышными белыми шапками выглядели так, словно какой-то волшебник погрузил их в вечный сон. Кому-то, возможно, и почудилось бы «кое-что» в этом сумеречном лесном царстве, но, вглядываясь в темные уголки леса, я чувствовал, что любые звуки и движения там неуместны, и во время наших остановок мне нравилось просто слушать, слушать, слушать. Мой проводник был молчалив, если мы и говорили, то шепотом, двигались бесшумно, не считая легкого шороха лыж, который едва нарушал тишину, и звезды, плясавшие над верхушками деревьев, благосклонно улыбались нам.