Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

В полдень я лег на кровать дяди Егора и крепко заснул. В три часа меня разбудили к обеду, состоявшему из большой миски кислых щей, которые мы все ели коричневыми отполированными деревянными ложками, по очереди опуская их в миску. Дядя Егор прошел в угол комнаты, достал из мешка огромный каравай и, отрезав большой квадратный кусок, положил его передо мной.

— Ешь хлеба, сколько хочешь, сынок, — сказал он.

Он поведал мне обо всех своих бедах — как в деревне его окрестили «кулаком, буржуем и капиталистом», потому что он держал три лошади и пять коров; как у него «реквизировали» четыре коровы и две лошади; и как половину его земли забрал комитет деревенской бедноты, чтобы основать коммуну.

Комитет деревенской бедноты — это орган, куда не допускали никого из тех, кто благодаря предприимчивости, трудолюбию и бережливости поднялся из низов и добился независимого положения. Вобравшие в себя самых подлых из числа тупых, неграмотных и ленивых крестьян, нищих и бродяг, эти комитеты, наделенные верховной властью, имели право отнимать собственность у зажиточных хозяев и делить ее между собой, причем часть уходила правительству.

Класс крестьян-середняков, то есть тех, кто был на полпути к процветанию, сначала, подстрекаемый агитаторами, встал на сторону бедных в ограблении богатых, пока не начали грабить уже их, и тогда они, вполне естественно, стали врагами большевистской системы. Однако введение военного налога окончательно оттолкнуло от большевиков все крестьянство, поскольку обогатившиеся «бедняки» не желали платить, так как формально считались бедняками, а обедневшие «богачи» не могли платить, потому что у них ничего не осталось. Так и закончился коммунизм в девяти десятых из российских провинций, и это произошло, когда большевики успели поруководить страной всего какой-то год.

— Дядя Егор, — сказал я, — вы говорите, что у вас в уезде есть комитет бедноты. А я думал, что комбеды упразднены. В декабре прошлого года об этом вышел декрет.

— Какая разница, что там пишут? — горько воскликнул он. — Наши «товарищи» делают все, что им вздумается. Не так давно проводили выборы в Советы, и людям приказали выбрать в Советы всех комбедовцев. А теперь говорят, что в деревне надо сделать какую-то «коммуну», где ленивые будут наживаться за счет трудолюбивых. Говорят, что у меня последнюю корову заберут в коммуну. Но мне туда вступить не дадут, даже если я захочу, ведь я «кулак»! Тьфу!

— А когда проводили выборы, — спросил я, — вы голосовали?

Дядя Егор засмеялся.

— Я-то? Да кто мне дал бы голосовать? Я всю жизнь работал, чтобы стать независимым. Когда-то у меня не было ничего, но я работал, пока не обзавелся небольшим хозяйством, думал, все это будет мое. Вот Вася — мой помощник. Но в совете говорят, что я «кулак», и потому не имею голоса!

— Кто работает в коммуне? — спросил я.

— Да кто их знает? — ответил он. — Они не из наших мест. Они думали, что бедняки к ним пойдут, потому что беднякам обещали наше зерно. Но комитет забрал все зерно себе, так что бедняки ничего не получили и страшно осерчали. Ах, сыночек, — с горечью воскликнул он, — ты знаешь, чего хочет Россия? Россия, сынок, хочет Хозяина — Хозяина, который порядок наведет, а не то, что сейчас, когда каждый подлец притворяется хозяином. Вот чего надо России!

«Хозяин» — сейчас это одно из самых опасных слов в России, потому что оно самое естественное!

— Вы имеете в виду царя? — нерешительно спросил я.

Но дядя Егор только пожал плечами. Он сказал все, что хотел.

В ту ночь я спал на шатком деревянном настиле рядом с дядей Егором под одними с ним покрывалами и одеялами. Перед тем как мы легли, он долго шептался с моим финским проводником, потому что рано утром мы уезжали в Петроград, и нужно было договориться насчет того, чтобы нас довезли до ближайшей станции окольными путями, так чтоб нас не остановили на дороге. Я уже почти заснул, когда рядом со мной в постель залез дядя Егор.

Мы встали задолго до рассвета и стали готовиться в дорогу. Мы с финном должны были ехать с дядей Егором и одной из его дочерей. Чтобы не попасться патрулям, поехали обходными путями по полям. Дядя Егор взял с собой дочь, чтобы попробовать контрабандой доставить в город бидон молока. Что он сам собирался делать, не знаю. Он не желал мне говорить.

Мы приехали на вокзал в четыре утра, и здесь я попрощался со своим финским провожатым, который возвращался на санях. Он категорически отказался принять какое-либо вознаграждение за оказанные мне услуги.

Наш поезд, единственный за весь день, должен был отправляться в шесть, и станция с железнодорожной платформой гудели, как улей. Пока девушка покупала билеты, мы пытались найти место. Все вагоны казались забитыми под завязку, а на платформе еще кишели крестьяне с мешками за спиной и молочными бидонами, спрятанными в узлах, которые они держали в руках. Не сумев сесть в товарный вагон или вагон третьего класса, где при такой давке было бы теплее, мы попробовали устроиться в единственном вагоне второго класса, который, как оказалось, еще не был заполнен. В конце концов в купе, рассчитанном на шесть человек, поместилось четырнадцать.

Наконец поезд тронулся. Крепко зажатый между дядей Егором и его дочерью, я сидел и дрожал. По дороге поезд обыскали красногвардейцы, и выяснилось, что половина якобы бидонов с молоком у крестьян доверху была забита спичками! Пока гвардейцы шли по вагону, воцарилась всеобщая паника. Кто-то прыгал из окон и убегал. Кто-то прятался под поездом до тех пор, пока длился обыск, а потом доброжелатели втаскивали их обратно через окно.

Дело в том, что большевистское правительство наложило особое эмбарго на спички, как и на многие другие товары общего пользования, из-за чего их было практически невозможно достать. Так что когда тебе все-таки удавалось раздобыть их у «мешочников», как называли людей, провозивших продукты в город в мешках и узлах, вместо копейки за коробок, как они стоили раньше, приходилось платить в тысячу раз больше — десять рублей — и считать, что тебе еще повезло. Правительство, разумеется, планировало таким образом разделить подобные предметы первой необходимости поровну между гражданами, но советские ведомства были настолько некомпетентны и коррумпированы и настолько задушены бюрократией, что до распределения не доходило ничего или почти ничего, и гонимых «мешочников» в народе считали благодетелями.

Как-то в дороге один из крестьян наклонился к дяде Егору и, посмотрев на меня, тихо спросил его, не приехал ли его спутник «оттуда», то есть из-за границы; в ответ дядя Егор сильно пнул его, и это все объяснило, и больше никто ничего не говорил.