Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

И очень глупо было с моей стороны торопиться! Ведь я должен был помнить, в каком состоянии кафельный пол. Отвалившаяся плитка загрохотала под моими ногами, словно булыжник, шум донесся наверх, и по лестнице загремела пара тяжелых сапог. В любом случае мне было лучше оказаться снаружи, чем внутри, поэтому я не остановился, но, когда хотел было выскользнуть на улицу, сзади меня задержал рослый и грузный рабочий в кожаной куртке с патронташем. Он приставил с револьвер к моей голове.

Спорный вопрос, какая тактика эффективней, когда тебя загнали в угол, — вызывающе рассмеяться с наглой отвагой или изобразить спятившего идиота. Доведенные до совершенства, оба способа вытащат тебя практически из любой передряги при условии, что твой противник проявит хоть малейшее сомнение или нерешительность. От моей тогдашней замученной и замызганной наружности до вида полного слабоумия оставался всего один шаг, поэтому, когда человек с патронташем наставил на меня револьвер и строго спросил, что я тут делаю, я встретил его взгляд испуганными, мигающими глазами, дрожа всем телом, пуская слюни и что-то лепеча.

— Стоять! — крикнул он. — Что ты тут ошиваешься?

Голос его звучал хрипло и угрожающе.

Я невинно посмотрел поверх его головы на косяк двери.

— Это… это дом 29? — промямлил я, и мое лицо исказилось безумным оскалом. — Да, 29… а я… я думал, что это дом 39, м-мне туда надо. Спасибо.

Бормоча и идиотски ухмыляясь, я захромал прочь, словно калека. Каждую секунду я ожидал окрика и приказа остановиться. Но он просто таращился на меня, и я вспомнил, что раньше уже видел именно такой взгляд на лице другого человека, которого встретил в доме Марша в день моего первого приезда в Петроград. Пока я ковылял, моргая и разглядывая все вывески на лавках и домах, когда проходил мимо, я краем глаза заметил, что человек с патронташем опустил револьвер. Потом он повернулся и снова вошел в дом.

— Боюсь, лезвие затупилось, — заметил Доктор, достал бритву «Жиллетт» и положил ее на стол передо мной. — Меня бреет нормально, но у меня мягкий подбородок. Человек, который провезет в эту страну коробку бритв, заработает целое состояние. Вот кисточка и мыло — мой последний кусок.

Был поздний вечер того же дня. Я сидел в кабинете Доктора перед зеркалом, готовясь к мучительной хирургической операции, а именно к удалению тупой безопасной бритвой косматого клубка растительности, которая почти шесть месяцев украшала мои щеки, подбородок и нижнюю губу.

Доктор, как видите, все еще был на свободе. С некоторым трепетом я подошел к его дому в тот день, когда все, казалось, шло наперекосяк. Но мы с ним заранее договорились о знаке, по которому я мог судить, опасно ли мне приходить или нет. Он поставил на окно большой ящик так, чтобы его было видно с улицы. Отсутствие ящика служило сигналом опасности. Доктор предложил такой способ столько же ради своего спокойствия, как и моего: он не хотел, чтобы я притащился к нему в тот самый момент, когда он будет препираться с делегацией из дома номер 2 по Гороховой улице, так как ни один дом в городе не мог зарекаться от этих непрошеных гостей. Но ящик стоял на окне, поэтому я был у Доктора.

Перед тем как взяться за бритву, я, сколько мог, постриг бороду ножницами. Даже это уже значительно изменило мою внешность. Потом я намылил кисточку и взял в руку бритву — но чем меньше будет сказано о последовавших мучениях, тем лучше! Затем Доктор взял на себя роль парикмахера. Он отрезал мои лохмы и, хотя в этом не было необходимости, покрасил мне волосы в угольно-черный цвет с помощью какой-то оказавшейся у него немецкой краски.

За исключением одной детали, мое преображение было завершено. Разрезав лацкан пиджака, который я решил выбросить, я извлек бумажный пакетик и вынул оттуда содержимое — мой отсутствующий зуб, бережно сохраненный именно на такой чрезвычайный случай. Кусочек ваты прекрасно служил затычкой. Я вставил зуб в зияющую щель в верхнем ряду зубов, и то, что еще недавно было дьявольской ухмылкой, превратилось в улыбку столь же приятную (надеюсь), как и у любого другого нормального человека.

Чисто выбритый, коротко остриженный, опрятного, но небогатого вида человек в очках, который на следующее утро спускался по лестнице Доктора, одетый в его же старый костюм, напоминал лохматого хромого безумца вчерашнего дня не более, чем кухарка, спускавшаяся перед ним. Кухарка должна была отвлечь внимание привратника, если тот окажется на месте, чтобы он не заметил выходящего человека, которого никогда не видел входящим. Поэтому, когда кухарка исчезла в похожей на пещеру каморке привратника прямо за входной дверью, закрыв спиной маленькое стеклянное окошко, через которое он или его жена всегда смотрели на проходящих, и о чем-то с ними оживленно заговорила, я незамеченным выскользнул на улицу.

В разбитых, но больших ботинках, которые подыскал мне Доктор, я мог идти медленно, не хромая. Но я опирался на трость, и это добавило любопытный штрих к моему новому образу, который, пожалуй, можно описать как слабого здоровьем, недоедающего «интеллигента» вроде студиозуса. Факт остается фактом: в эти дни, когда из-за хромоты я не мог быстро ходить, тем не менее я без всяких помех выбирался из любой облавы на «спекулянтов» и ходил через любые мосты, и у меня даже ни разу не спросили документы.

Мне потребовалось несколько дней, чтобы полностью привыкнуть к новой наружности. Я то и дело невольно смотрелся в зеркала и витрины на улице — меня забавляло собственное отражение. В течение последующих недель и месяцев я встречал нескольких человек, с которыми раньше поддерживал связь, и хотя некоторые из них смотрели мне прямо в глаза, никто меня так и не узнал.

Примерно через неделю, идя по набережной, я, к своему удивлению, заметил на другой стороне улицы друга Мельникова выборгских времен, которого надеялся найти в Финляндии, — Ивана Сергеевича. Он был хорошо замаскирован под солдата в изношенных ботинках и потрепанной фуражке. Я в неуверенности последовал за ним и несколько раз прошел туда и обратно мимо него, убеждаясь в том, что это именно он. Но шрам на щеке не оставлял сомнений. Итак, дождавшись, пока он подойдет к воротам сада на западе от Зимнего дворца, где убирали стену с императорскими монограммами, я приблизился к нему сзади.

— Иван Сергеевич, — негромко позвал я.

Он замер, не оглядываясь.

— Не бойтесь, — продолжил я, — идите в сад, через минуту вы меня узнаете.

Он осторожно последовал за мной в нескольких шагах, и мы сели на скамейку среди зарослей. В этом маленьком саду когда-то прогуливались бывшие императоры и императрицы, когда жили в Зимнем дворце. В былые времена, до революции, я часто спрашивал себя, что же скрывается за массивными стенами и оградами с императорскими монограммами. Но это был всего лишь небольшой огороженный сад с извилистыми дорожками, кустарником и фонтаном.