Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

Такова была странная история Зоринского, как мне ее изложил Иван Сергеевич. Больше никто мне ее не подтвердил, но у меня не было оснований в ней сомневаться. Она полностью укладывалась в мой собственный опыт. И Зоринский был лишь одним из многих. Как заметил Иван Сергеевич: «Боюсь, что таких Зоринских немало, и они — погибель и позор нашего класса».

Еще дважды впоследствии судьба резко напоминала мне об этом необычайном типе, который, как выяснилось, действительно вернулся в Россию. Сначала от знакомых Ивана Сергеевича я узнал, что Зоринский думал, будто я вернулся в Петроград, и с восхищением рассказывал кому-то, что своими глазами видел, как я ехал по Невскому проспекту в парном экипаже в компании одного из главных большевистских комиссаров!

Второй случай произошел несколько месяцев спустя, когда я заметил его в дверях дома, в элегантном синем френче и бриджах до колен, когда он собирался сесть на мотоцикл. Я сходил с трамвая, когда наши взгляды встретились. Я тут же остановился и стал протискиваться обратно в толпу пассажиров. На мне была форма красноармейца, и я боялся, что он узнает меня не по внешности, а по другой, довольно нетривиальной причине. Порой под влиянием внезапно нахлынувших эмоций происходит своего рода бессловесное телепатическое общение, даже не зависящее от расстояния. Со мной такое случалось несколько раз. Прав я был или не прав, но подозревал, что это случится и сейчас. Я пробрался к началу вагона, и, когда оглянулся поверх голов пассажиров, мне почудилось (возможно, это была просто игра воображения), что я вижу глаза Зоринского, также смотрящего поверх голов на меня.

Я не стал медлить, чтобы убедиться, так ли это. Это случилось на Загородном проспекте. Проезжая Царскосельский вокзал, я соскочил с трамвая прямо на ходу, пригнулся, пока он не проехал, и сел в другой, который шел в противоположную сторону. На вокзале я спрыгнул, вошел в здание и просидел среди орды крестьян и «спекулянтов» до сумерек.

В конце концов я узнал, что большевики расстреляли Зоринского. Если так, то подобная ирония судьбы стала весьма подходящим завершением его карьеры. Может быть, они узнали, что он опять служит двум или более господам. Но эта новость меня не тронула, поскольку мне уже было все равно, жив Зоринский или нет.

Подробный рассказ обо всем, что я пережил в течение следующих шести месяцев, вышел бы за рамки, которыми я вынужден ограничиться в этой книге. Часть, я надеюсь, ляжет в основу моего будущего повествования. Потому что я повстречал других «Степановн», «Марий» и «Журналистов», которым доверял так же безоговорочно, как и прежним, и которые всегда были готовы прийти мне на помощь в беде. Конечно, встречались мне и негодяи, но хотя ищейки с Гороховой снова взяли мой след — и даже подобрались ближе, чем Зоринский, — и раза два я в самом деле чуть не попался им в лапы, все же смог уцелеть, чтобы сейчас рассказать вам обо всем.

Отчасти это связано с тем, что те меры предосторожности, которые я принимал ради того, чтобы оставаться незамеченным, вошли у меня в привычку. Лишь однажды мне пришлось уничтожить ценные документы, а из курьеров, которые в условиях серьезного риска доставляли сообщения из Финляндии и обратно, пропали только двое и, как я полагаю, были схвачены и расстреляны. Однако сообщения, которые они везли (как и любые мои записи), были составлены таким образом, что по ним невозможно было установить ни личности, ни адреса отправителя.

Писал я главным образом по ночам мелким почерком на кальке, держа под рукой каучуковый мешочек длиной около четырех дюймов и утяжеленный свинцом. В случае тревоги все мои бумаги можно было сложить в этот мешочек и за тридцать секунд сунуть его на дно умывальника или унитазного бачка. Я видел, как во время обыска, стараясь найти оружие или инкриминирующие документы, дотошно снимали картины, ковры и книжные полки, переворачивали все вверх тормашками, но никому и в голову не приходило залезть в умывальник или сунуть руку в туалетный бачок.

Через друзей я устроился чертежником на небольшую фабрику на окраине города. Недавно в Нью-Йорке ко мне зашел родственник одного из тамошних чиновников, подпись которого стояла под моими документами и который хорошо известен большевикам. Я показал ему некоторые заметки на эту тему, но он возразил, что, несмотря на все мои попытки напустить туману, все-таки по ним можно проследить связь с участниками событий, большинство из которых, как и их семьи, все еще находятся в России. Поэтому я все вычеркнул. По тем же причинам я умалчиваю о подробностях, касающихся того полка Красной армии, к которому был в конце концов прикомандирован.

Узнав по имеющимся в моем распоряжении военным каналам, что мужчины моего возраста и профессионального статуса вскоре будут мобилизованы и отправлены на Восточный фронт, где наступление Колчака превращалось в серьезную угрозу, я примерно на неделю опередил приказ о мобилизации и ходатайствовал о зачислении меня добровольцем в полк одного знакомого офицера, расквартированный недалеко от Петрограда. Перед тем как пришел ответ, я пережил некоторые вполне естественные колебания, связанные с необходимостью учитывать личность полкового комиссара — убежденного коммуниста, желавшего, чтобы его полк отправили выполнять революционный долг в борьбе с армией Колчака. Однако в решающий момент его повысили и перевели в дивизионные комиссары, и командиру удалось добиться назначения к себе в полк комиссара с довольно шаткими коммунистическими убеждениями, который в конце концов стал почти таким же ярым противником большевиков, как и он сам. Как моего командира, офицера царской армии, ненавидевшего и боявшегося коммунистов, заставили служить в Красной армии, я расскажу позднее.

Однако, несмотря на его плохо скрываемые склонности, этот господин неожиданным и примечательным образом завоевал расположение Троцкого. Получив приказ воспрепятствовать продвижению сил белого генерала Юденича путем разрушения стратегических мостов, он решил взорвать не тот мост и по возможности отрезать путь к отступлению для красных и содействовать наступлению белых. Однако по банальной оплошности рота, посланная им для выполнения этой задачи, взорвала именно что нужный мост, тем самым обеспечив стремительное отступление красных и эффективно остановив продвижение белых.

Несколько дней мой командир тайно посыпал голову пеплом и оплакивал свой провал, причем его горе только усугублялось тем, что ради видимости он должен был объявить благодарность солдатам за то, что они проявили больше смекалки, чем их комполка. Его досада достигла апогея, когда штаб армии выразил ему благодарность за столь своевременную операцию, а через парторганизацию ему официально предложили вступить в привилегированные ряды коммунистов! По мнению моего командира, ничто на свете не могло быть для него оскорбительнее, чем эта непрошеная большевистская честь. Он никак не мог взять в толк, как могу я советовать ему то, что мне самому казалось как нельзя более очевидным, а именно что это предложение ниспослано ему с небес и он должен вцепиться в него обеими руками. Хотя в самой России наступающие белые армии часто изображались воинством благородных и возвышенных рыцарей-крестоносцев, я имел определенные неприятные сведения о царившей в их рядах дезорганизации, и я очень сомневался, что ошибка моего командира могла существенно повлиять на ход событий. Комиссар, которому было наплевать и на тех и на других, прекрасно понимал иронию сложившейся ситуации. Он тоже уговаривал командира взять себя в руки и осознать, как все это смехотворно, в итоге чего неудавшийся изменник псевдопролетарского дела стал коммунистом и, сговорившись с комиссаром, умудрился в течение нескольких недель держать полк в полном бездействии. Завоеванное им доверие позволило легко убедить штаб армии в том, что полк необходимо срочно отправить на подавление мятежей, которых опасались в столице. Однако когда беспорядки действительно вспыхнули, подавлять их приказали войскам, набранным на крайнем юге или востоке, поскольку, как все хорошо понимали, нельзя было рассчитывать на то, что петроградские или московские войска будут стрелять по своим же землякам.