Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

«Трудно было поверить, что с нами говорит Троцкий», — как-то раз сказал мне один офицер после внеочередного совещания комиссаров и морспецов Балтийского флота, на котором Троцкий отменил систему комитетов и восстановил авторитет офицеров. Мой друг участвовал в этом совещании, так как был высокопоставленным чиновником адмиралтейства. «Мы все сидели за столом в ожидании, офицеры с одной стороны, коммунисты-комиссары — с другой. Офицеры молчали, потому что мы не знали, зачем нас вызвали, а комиссары, все в кожанках, расселись на лучших стульях, курили и громко смеялись. Вдруг дверь открылась, и вошел Троцкий. Я никогда его раньше не видел и совсем опешил. Он был одет в полную форму русского офицера, за исключением погон. Форма ему не шла, но он держался прямо и властно, и когда мы все встали, чтобы приветствовать его, меня поразил контраст между ним и комиссарами, которых он сам же и назначал. Когда он заговорил, мы были потрясены не меньше комиссаров, потому что он повернулся к нашему концу стола и назвал нас не „товарищами“, а „господами“, поблагодарил за службу и заверил, что понимает все трудности нашего положения, как моральные, так и физические. Затем он резко повернулся к комиссарам и, к нашему изумлению, излил на них поток оскорблений вроде тех, что мы привыкли в последнее время слышать в наш собственный адрес. Он назвал их симулянтами и лодырями, потребовал объяснить, как они смеют в его присутствии сидеть в таком расхристанном виде, так что они все съежились, как побитые собаки. Он сказал, что судовые комитеты упразднены; что отныне комиссары имеют полномочия только в вопросах политического контроля, а не в чисто морских делах. Все это нас настолько огорошило, что, кажется, не будь Троцкий евреем, офицеры пошли бы за ним все до единого человека!»

Офицеры находились в действительно тяжелом положении, особенно те, у кого были жены и дети. Бежать вместе с семьей было гораздо труднее, а если офицер бежал, оставив семью, всех его близких арестовывали, как только его отсутствие обнаруживалось. У оставшихся в стране положение было не лучше. Уклонение от мобилизации или невыполнение служебных обязанностей точно так же оканчивалось репрессиями против их родных и близких. Подход Троцкого заключался не в том, чтобы заставить их служить, — это было неизбежно, — а в том, чтобы заставить их служить хорошо. Одних его уговоров тут бы не хватило. Однако с течением времени горькое разочарование из-за непрерывных провалов белых и растущее недовольство из-за последствий союзнической интервенции, которые усугубляли постоянный террор, многие дошли до отчаяния, а некоторые — до добросовестной службы в красных рядах, поскольку они полагали, что только после завершения войны (будь то победой или поражением) можно будет изменить существующий режим. На мой взгляд, тех, кто служит по совести, из убеждения, что нынешний порядок вещей — всего лишь преходящая фаза, значительно больше, чем это обычно думают за пределами России.

Одним из самых печальных зрелищ, которые мне доводилось видеть, было взятие женщин в заложницы, если их мужей подозревали в антибольшевистской деятельности. Одна партия таких арестованных особенно запомнилась мне, потому что я лично знал в ней нескольких женщин. Все это были дамы с печатью образованности и утонченности — и невыразимых страданий — на лицах, при них было трое или четверо детей, которых, как я полагаю, они не дали оторвать от себя. Под жарким летним солнцем они брели по улицам в когда-то хорошей, но истрепанной одежде, в туфлях на каблуках, с узлами и сумками с теми немногими пожитками, которые им разрешили взять в тюрьму. Вдруг одна из женщин упала в обморок. Группа остановилась. Спутницы помогли несчастной сесть, а конвоиры стояли и смотрели, как будто им было смертельно скучно. У них был не злобный вид, они просто выполняли приказ. Когда вся группа двинулась вперед, один из них понес в руках сумку той женщины. Стоя под деревьями Александровского сада, я наблюдал, как жалкая процессия с отчаянием, застывшим на всех лицах, медленно переходит дорогу и исчезает в темном проеме дома номер 2 по Гороховой улице.

Тем временем их мужьям и сыновьям сообщили о том, что одной явной заслуги в борьбе против белых, то есть контрреволюционных, армий будет достаточно, чтобы их жен и матерей освободили, а если они продолжат и дальше хорошо служить, это гарантирует им не только личную свободу, но и улучшенный паек и неприкосновенность жилища. Это последнее условие очень важно, так как к вам в любой момент без предупреждения могут подселить рабочих или солдат, которые займут ваши лучшие комнаты, а вам и вашей семье придется ютиться в одной комнате, да и то, вероятно, на кухне.

Такое давление на офицеров свидетельствовало о глубоком понимании психологии белых армий. Одного очевидного поступка в пользу большевиков со стороны офицера старой армии хватало, чтобы навсегда очернить его в глазах белых, которые, по-видимому, не принимали во внимание мучительную и часто безвыходную ситуацию, в какой оказались эти офицеры. Именно это беспокоило моего командира после того, как он случайно разрушил нужный мост. Мне сказали, что деникинцы расстреляли сына генерала Брусилова только потому, что узнали о его службе красным. Невозможно было бы поверить, что белые могут вести себя настолько глупо, если бы это не было фактом.

Полное отсутствие приемлемой программы, альтернативной большевизму, нескрываемые угрозы помещиков, что в случае победы белых захваченную крестьянами землю возвратят ее бывшим владельцам, и прискорбное непонимание того, что в антибольшевистской войне главную роль должна играть не военная стратегия, а политика, — вот главные причины всех поражений белых. Эта теория подтверждается разнообразными авантюрами белых, будь то Колчака, Деникина или Врангеля, которые в общих чертах все шли по одному и тому же шаблону. Сначала белые с победами продвигались вперед, и до тех пор, пока характер их режима не проявлялся со всей очевидностью, их встречали как освободителей от красного ига. Красные солдаты перебегали к ним целыми толпами, повергая в ступор красное командование. Учитывая протяжение фронта, боев велось очень мало. Затем начинались заминки из-за крепнущего недовольства гражданского населения в тылу. Реквизиции, мобилизации, внутренние склоки и коррупция властей, мало отличаясь от режима красных, вскоре настроили крестьянство против белых, которое восстало и против них, и против большевиков, сделав позиции белых армий уязвимыми. Первые признаки отступления на фронтах стали сигналом к тому, чтобы колесо фортуны полностью развернулось. В отдельных случаях этот процесс повторялся несколько раз, в итоге вынуждая крестьян решительно противостоять как белым, так и красным.