Хедрик Смит - Русские

«Это — тупик, — сказал мне высокопоставленный партийный журналист незадолго до моего отъезда из Москвы. — Наша экономика нуждается в реформах, но никакие реформы невозможно провести, пока у власти находятся Брежнев, Подгорный и Косыгин. Они не могут согласовать между собой программу действий. И ни один из них, даже Брежнев, не настолько силен, чтобы осуществить сколько-нибудь серьезные перемены против воли двух других».

«Какая вам разница, кто у вас президент?» — спросила меня любопытная девушка, гид из киевского Интуриста, после того, как в результате Уотергейтского скандала Никсон вынужден был покинуть Белый дом.

«Большая разница. Раньше у нас был нечестный президент, а теперь — честный», — ответил я.

«Нет, я имею в виду для вас лично, как журналиста, — настаивала она. — Сейчас, когда в Америке новый президент, вас отзывают обратно?»

Вначале я не уловил связи. Но постепенно в процессе разговора до меня дошло, что она имеет в виду. Эта образованная молодая женщина, говорящая по-английски, рассуждала, исходя из советского опыта. Она знала, что главный корреспондент «Правды» в Вашингтоне является человеком партии, назначенным партийным руководством и пользующимся его доверием. Поэтому она вообразила, что глава московского бюро газеты «Нью-Йорк таймс», которую многие советские люди воспринимают как некий американский эквивалент «Правды», должен быть связан с администрацией Никсона. А поскольку фракция Никсона только что потерпела неудачу, то и я, наверно, попал в переплет.

— Нет, — сказал я (мы шли мимо Мариинского дворца, в котором Никсон останавливался во время пребывания в Киеве в 1972 г.), — мы не связаны с правительством, не имеем к нему никакого отношения.

— Но кто же оплачивает ваши поездки по Советскому Союзу? — поинтересовалась она.

— Мои расходы оплачивает «Нью-Йорк таймс», моя газета, — ответил я.

— Не правительство?

— Нет, — ответил я. — «Нью-Йорк таймс» — не правительственная газета. И по Уотергейтскому делу наша газета выступила даже против Никсона. Мы призывали к его отставке. Наша газета независимая. У нас в Америке нет правительственных или партийных газет в том смысле, в каком «Правда» является органом ЦК КПСС.

Она посмотрела на меня с недоверием, несмотря на то, что этот разговор происходил уже после Уотергейтского кризиса (молодая леди проявила некоторую осведомленность в этом деле). Она попыталась было подвергнуть сомнению мои замечания относительно американской прессы, но остановилась на середине фразы, покачала головой и прекратила разговор на эту тему, явно считая его безнадежным.

Уотергейт был чем-то, чего русские так и не могли постигнуть. Не сами факты вторжения в штаб соперников, подслушивания телефонных разговоров и попыток это скрыть. Это им было достаточно хорошо понятно из истории кровавых интриг и заговоров как при царе, так и при коммунистах. Нет, непостижимым для русских был последовавший за всем этим скандал. Он произошел в политическом измерении, находящемся за пределами их познаний, и реакция русских во многом обнаружила их политические умонастроения. Идея преднамеренного разделения политической власти и подчинения правителей ограничениям закона в течение многих месяцев воспринималась скептически даже наиболее осведомленными обозревателями по американским делам. Видя, что несмотря на серьезное сопротивление Конгресса, президенты Джонсон и Никсон продолжали войну во Вьетнаме, эти обозреватели с трудом могли поверить, что Конгресс имеет реальную власть. Довольно долгое время русские специалисты по Америке воспринимали весь этот скандал как какие-то причуды демократии, которые вскоре пройдут. В середине 1973 г., примерно через год после того, как сведения об Уотергейте просочились в американскую прессу, много поездивший по свету ответственный сотрудник «Правды», в чьи обязанности входил анализ политики Запада, заметил, что, жалея время, он обычно лишь бегло просматривает новости об Уотергейте. «Слишком много надо читать, а это дело — незначительное», — было его мнение. Несколько позднее, примерно такое же мнение, разделяемое, по-видимому, высокопоставленными чиновниками, выразил заместитель Генерального прокурора М. П. Маляров. Он надменно отверг утверждение Андрея Сахарова, что Уотергейт является доказательством действенности американской демократии. «Это все показуха, — отпарировал он. — Единственное, что Никсону нужно сделать, — это проявить некоторую твердость, и все закончится ничем».

Я все же не думаю, что это было просто циничное принижение американской политической системы; ведь и некоторые диссиденты также высказывали подобные взгляды. Александр Солженицын, например, считал Уотергейтский скандал мелкой партийной возней, бурей в стакане воды. Кроме того, американский ученый рассказывал мне, что один из крупнейших советских специалистов по американским делам в частной беседе зимой 1973–1974 гг. признал невозможность растолковать Уотергейтское дело своему высшему руководству, так как Кремль не принял бы это всерьез. Ответ Малярова академику Сахарову выразил характерную позицию русских: достаточно власти проявить твердость, и все эти проблемы исчезнут. Никсон просто играет со своими критиками.

Это, по-видимому, не было также и ошибочной оценкой политических шансов Никсона (в конце концов, и некоторые американцы неверно их оценили). Для русских проблема была значительно глубже. Они просто не могли понять того факта, что многие американцы рассматривали нарушение закона в Уотергейте и попытки это скрыть как недопустимое нарушение основных принципов демократии. Русские не могли постичь, почему это дело вызвало такую сильную реакцию общественности. Они считали невероятным, что подобранному Никсоном «Политбюро» (именно так некоторые мои русские называли Холдемана, Эрлихмана, Митчелла и прочих) придется пройти через унижение, представ перед судом подобно обычным гражданам, и что вице-президент Агню и президент Никсон будут отстранены от своих постов. Советские лидеры не только не верили в серьезность этого дела, но, по-видимому, в глубине души сомневались и в его разумности. Только некоторые вольнодумцы в частных беседах выражали восхищение американской политической системой. Однако большинство русских, и среди них даже интеллигенты, не доверяющие собственной прессе и регулярно слушающие западные радиостанции, было озадачено, даже напугано тем, что американский Конгресс, судебные органы и пресса могут потрясти основы американского правящего аппарата и сознательно сделают это. Это не вязалось с их собственным политическим опытом. Их история не давала им никакой возможности понять правовые, нравственные и конституционные аспекты ограничения власти президента или его ответственности перед законом в нашей системе. Таким образом, ограниченные марксистско-ленинскими догмами и собственным политическим опытом, русские склонны были рассматривать Уотергейтское дело как фракционный заговор внутри той системы, которую советская пресса называет «Американские правящие круги», или как какую-то игру во власть демократической оппозиции.