Хедрик Смит - Русские

Конечно, многие всегда тайком слушали западные радиостанции. Как-то в первые недели моего пребывания в СССР я был в Кишиневе — столице Советской Молдавии. Меня ввели в битком набитую комнату в полуподвале с опущенными шторами, и я увидел двух человек, настраивающих громоздкий старомодный коротковолновый радиоприемник, стоящий на высоких тонких ножках. В Братске мне довелось видеть любопытную коллекцию записей западной «рок»-музыки, которую группа молодых людей записала, слушая «Голос Америки». Они толком не понимали английского, но, подражая медовому голосу диктора, говорившему: «Слушайте американскую музыку в исполнении Вилли Коновера», заразительно смеялись. Отправляясь на прогулку или пикник в подмосковные леса, проводя лето на даче или живя в маленьких городах, разбросанных по всему Советскому Союзу от Карпат и Белоруссии до Дальнего Востока, советские люди на протяжении многих лет украдкой слушали передачи иностранных радиостанций. В больших городах глушение западных радиопередач делало это занятие не только трудным, но и рискованным. Теперь, когда глушить эти передачи прекратили, люди могли не только слушать их, но и не скрывать этого друг от друга. Молодежь получила, наконец, возможность совершенно безбоязненно записывать заграничную «поп»-музыку, обмениваться кассетами или продавать их. А взрослые обсуждали с коллегами на работе последние новости о боях между арабами и израильтянами в войне Судного дня в 1973 г. В связи с этим специалист по вычислительным машинам, человек средних лет, говорил мне, что впервые разрядка коснулась его лично. Конечно, он был доволен улучшением советско-американских отношений, так как «каждый хочет мира», но до того, как было прекращено глушение западных радиопередач, он считал, что разрядка «это только для высокого начальства, а не для нас». Подобные высказывания, приводимые в западной прессе или передаваемые возвратившимися из России туристами либо членами торговых делегаций, вновь вызвали на Западе обсуждение двух «вечных» вопросов: становятся ли русские более похожими на нас? Изменилась ли жизнь в России, стала ли она более либеральной? Казалось бы естественным предположить, что на эти вопросы может быть дан положительный ответ. Я и сам склонялся к такому мнению перед поездкой в Москву.

Развитие современной радиосвязи, обеспечивающей мгновенное распространение новостей, постоянные поездки людей из страны в страну, расширение торговли и декларация разрядки между Востоком и Западом приводят нас к выводу о том, что мир становится все более единообразным, похожим на «всемирную» деревню. Представляется самоочевидным, что если отношения между лидерами Востока и Запада улучшаются, а простые люди летают на одинаковых самолетах, приземляются в похожих один на другой аэропортах, ездят в автомобилях, носят костюмы и галстуки (или туфли на платформе и джинсы), запускают астронавтов в космос, строят атомные электростанции, решают свои проблемы с помощью вычислительных машин и обнаруживают, что их дети меряют темп своей жизни общим для всех них ритмом «рока» — это значит, что образ жизни в условиях коммунизма становится похожим на образ жизни капиталистического общества. Ученые дали этому даже специальное название: «конвергенция» — удобная и соблазнительная концепция, предполагающая, что массовое производство, колоссальные масштабы, сложная организация и современная технология экономики наших дней поведут Восток и Запад по аналогичным путям. Экономические и политические системы, как говорит теория, сближаются, поскольку им приходится решать аналогичные проблемы, и, естественно, они стремятся к развитию аналогичных методов и учреждений.

Почти при каждом повороте советской истории со времени смерти Сталина мы, на Западе, как, и многие в России, искали подтверждения своим надеждам на то, что жестокий тоталитаризм сталинских времен постепенно исчезает. Резкое осуждение Хрущевым в 1956 и 1961 гг. сталинского террора разрушило, как тогда казалось, миф о непогрешимости коммунистической партии. Русские предполагали — некоторые с надеждой, а некоторые в панике, — что никем не оспариваемое господство коммунистической партии над советской жизнью уже никогда не будет таким, как прежде-Представлялось, что вызванное хрущевской оттепелью культурное брожение, первыми вестниками которого были произведения Евтушенко, Вознесенского, Солженицына и других, повело либерализацию культурной и интеллектуальной жизни России по новому, многообещающему и, казалось, необратимому пути. В 50-е годы Запад поощрял эту тенденцию, стремясь развивать культурные обмены с Москвой. Мы были поражены и полны оптимизма, когда «Доктора Живаго» Пастернака опубликовали за границей: автора поносили, обливали грязью, заставили отказаться от Нобелевской премии, и он умер в одиночестве, но его не ликвидировали, что наверняка произошло бы при Сталине. В середине 60-х годов, когда сотни ученых и других либерально настроенных интеллектуалов, в том числе и члены партии, не побоялись поставить свои подписи под протестами против суда над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем (переправившими свои произведения на Запад и осужденными за это преемниками Хрущева), либерализация, казалось, усилилась. Но эта буря письменных протестов постепенно стихла, и началось отступление. В этот период более трезвые головы пришли к выводу, что воспитание поколения инженеров, кибернетиков, технократов приведет к ослаблению влияния коммунистической идеологии и к экономическим и политическим реформам. Кроме того, наконец, была достигнута разрядка, явившаяся формальным признанием стратегического тупика, в который зашли к тому времени отношения между Западом и Востоком, и Москва приняла решение развивать торговлю с капиталистами, по поводу которых так долго злословила. И снова казалось, что в советской системе происходят фундаментальные изменения. Однако в жизни советской России так много скрытых подводных течений, направленных часто абсолютно противоположно друг другу, что внешнему наблюдателю невозможно с уверенностью определить, куда именно движется эта страна. Тем не менее некоторые изменения явно имели место, и кое-какие из побудительных причин этих изменений можно проследить. Самой главной из них было, разумеется, прекращение параноического волюнтаристского массового сталинского террора, бездумно истребившего верхушку коммунистической партии, высшее командование Красной Армии, а также миллионы простых граждан. Это была заслуга Хрущева. И хотя память о сталинском терроре и его наследие остались, для большинства русских в настоящее время чувство освобождения от гнетущей непредсказуемости сталинских акций является важнейшим фактом жизни. Однажды, когда я выходил из нашего «гетто для иностранцев» с двумя молодыми парами, которые оказались достаточно храбрыми для того, чтобы пройти через ворота, охраняемые тайными агентами КГБ, один из молодых людей, облегченно вздохнув, признался: «Если бы сейчас были сталинские времена, я ни за что не решился бы это сделать. С нами было бы покончено». Кончилось ли для этих молодых людей все благополучно сейчас, в брежневской России, — я никогда не узнаю, так как мне не удалось снова завязать с ними контакты. Но я убежден, что если бы даже личность этих людей установили, кара не была бы столь страшной, как во времена Сталина.