Константин Пахалюк - Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века

Состав высших офицеров немецкой армии, как зрителей кровавой расправы, менялся. Используя свое служебное положение, как помощник старшего полицейского Савицкого, и побуждаемый личной выгодой что-либо приобрести для себя из вещей расстрелянных граждан, я беспрепятственно присутствовал около раздевающей группы полицейских. Как и в прошлый раз, из группы толпы обреченных выводили по одному человеку, тщательно обыскивали, отбирали все ценное и направляли к могиле. Особенным цинизмом относились к женщинам, представляющим половой задор. Их ощупывали, рассматривали строение их тела, допускали насмешки и издевательства над женщиной, после всего передавали сопровождающим полицейским. Сам я лично в раздевании не участвовал. Помню такой факт, происходивший при раздевании граждан. Одна женщина с двумя девочками-подростками 16-летнего возраста заявила о том, что она не еврейка, а ее дети происходят от немца. Заявившей сделали сразу допрос по распоряжению присутствующего офицера немецкой армии. В результате чего мать расстреляли, признав ее еврейкой, а детей оставили. Помню, как эти две девочки после расстрела в невменяемом состоянии проходили около кучи наваленного верхнего платья, не понимая, что с ними творится. Позднее их увезли обратно в город. Так же, как и в прошлый раз, были истерические крики матерей, женщин, некоторые просили разобраться, кричали, что они ни в чем не виноваты, почему их ни о чем не допрашивают, они никакого отношения не имеют к советской власти, но на это они получали удары прикладами, нецензурную брань пьяных полицейских и безжалостно расстреливались.

Расстрел был окончен к 9 часам утра; должен оговориться, что расстреливали в две могилы. Во вновь приготовленную под моим руководством и дополнили старую, которая с прошлого раза осталась незаполненной наполовину. Когда мне дали распоряжение приступить к закапыванию трупов, то могила представляла собой кровавую массу тел, беспорядочно набросанных в могилу. По указанию немецких офицеров, требующих ровной укладки трупов в могиле, я дал команду могильщикам и совместно с ними спустился в могилу для поправки трупов ровной их выкладкой. Укладывая трупы, я заметил на расстрелянной женщине золотые серьги в мочке ушей, которые снял с неостывшего трупа. Тут же обнаружил не умерших, мучившихся в смертельной агонии мужчину и недалеко второго мужчину. Я сказал Савицкому: «Господин Савицкий, вот здесь есть человек, который дышит, еще живой». Тогда Савицкий выстрелом в голову покончил с ним, а второго неизвестный полицейский вытащил за волосы из кучи мертвецов и сделал несколько выстрелов ему в голову. Такие заявления делали и еще кто-то из моих могильщиков, находившихся в конце могилы. Когда тела расстрелянных были уложены надлежащим порядком, то их небольшим слоем, путем рассеивания, посыпали хлорной известью [1506] .

<���…>

Когда нас пригласили закопать трупы расстрелянных, один из группы немецких высших офицеров, одетый в форму штатского гражданина, на русском языке сказал нам: «Рабочие, при закопке тщательно просматривайте трупы, чтобы не закопать живых, и при обнаружении живых немедленно сообщайте для того, чтобы добить их. Имейте в виду, что лишней пули для них не жалко». Кроме этого, немецкие офицеры в виде спортивного развлечения разряжали свои пистолеты по трупам находящихся в могиле, мучившихся в предсмертной агонии людей, обходя и тщательно осматривая могилу. Из рабочих-могильщиков находились такие, которые заявляли о наличии недобитого человека, и такой немедленно достреливался полицейским или немецким офицером. Были случаи, когда рабочий, бросая лопатой землю на неостывшее тело расстрелянного, получал впечатление того, что тело живое, и делал заявление о наличии недострелянного. Его достреливали или говорили со смехом рабочему о том, что ему почудилось, а человек в гражданском среди немецких офицеров неизменно добавлял: «Застрелите, не жалейте для него лишней пули» [1507] .

Назвать фамилии рабочих, делавших такое заявление, я не могу, так как участвуя впервые, я был морально потрясен и не старался детально вспоминать все происходившее. Последующие разы своего участия в расстрелах и погребении я помню более конкретно-отчетливо вследствие того, что осваивался с происходящими событиями. Закопали без могильного бугра. Савицкий и другие полицейские велели сделать закопку только вровень с рельефом местности. Вся работа с могилой была окончена приблизительно к 10–11 часам утра, после чего Савицкий сделал объявление о сборе нас, рабочих, к часу дня в полицейский участок для выплаты нам заработанных денег, которые выдавались самим полицейским начальником в его кабинете, по 15 рублей советскими деньгами. Там я снова встретил Савицкого. В кабинете начальника полиции нас находилось несколько человек. Когда очередь в получении денег дошла до меня, то Савицкий обратился к начальнику полиции со словами, учитывая мою активность при копке могилы, в распределении рабочей силы: «Господин начальник, я прошу, чтобы этого человека назначили мне помощником по приготовлению могил и руководству рабочей силой при их изготовлении, так как он может руководить работами». Выслушав, начальник полиции коротко ответил: «Хорошо, это можно сделать», — и предложил мне остаться в кабинете. Когда посторонние вышли из кабинета, начальник полиции обратился ко мне с расспросом моей фамилии, рода занятий и прочее. После этого я написал подписку. Обязывался не разглашать под строгим наказанием того, в чем буду участвовать и чему мне придется быть свидетелем, обязывался выявлять среди рабочих антигерманские настроения, докладывать о всяких политических суждениях рабочих. Тут же мне было разъяснено, что свои сообщения и наблюдения я могу передавать непосредственно Савицкому, или ему, начальнику полиции, в зависимости от того, как я найду удобным. Сообщения будут носить устный или письменный характер — в зависимости от обстоятельств.

Попутно должен отметить, что ни в той или иной форме мне делать это не пришлось, так как последующие мои участники были добровольцами-могильщиками, вполне разделяли взгляды творимых злодеяний немецкими оккупационными властями Латвии и никаких антигерманских суждений, а также суждений о неправомерности полиции не высказывали. Получив такое предложение от начальника полиции, я был польщен оказанным мне доверием со стороны полиции, тем более что оно совпадало с моими взглядами, высказанными следствию на предыдущем допросе, — я дал согласие. С этого момента началась моя активная деятельность как изменника родины, как участника кровавых злодеяний по отношению к мирным беззащитным гражданам г[орода] Даугавпилса. С этого началось мое тесное сотрудничество с Савицким, помощником которого я являлся, выполняя обязанности старшего могильщика. После дачи указанной мною подписки и выйдя из кабинета начальника полиции совместно с Савицким, он обратился ко мне с такими словами: «Ну вот, Лисовский, после того как ты согласился работать с нами и дал подписку, ты обязан честно и беспрекословно ее выполнять, и малейшее твое нерадение в этом будет передано мною начальнику, и ты будешь наказан по законам военного времени, наша работа должна быть безупречной».