Игорь Шнуренко - Человек взломанный

Конечно, во имя борьбы с неопределенностью система создает еще большую неопределенность, экзистенциальную неопределенность, чреватую катастрофами. Человек сам становится частью Левиафана, частью глобальной цифровой платформы, под надзор Левиафана передается здоровье людей и сама жизнь. При этом любопытно, что Левиафан приобретает вирусный характер, потому что найдено, что человек может быть сосудом, в котором перемещается вирус. Появились вирусные СМИ, вирусная экономика, даже можно говорить о вирусной философии — взгляды Деннета или Скиннера совершенно вирусным путем распространяет вирус Юваля Харари. Таким образом происходит и перерождение самого человека в вирус.

Человек стал частью медиа-окружения, к которому уже невозможно применить понятие «свой». Частью Левиафана стало поведение, которое вписывается в медиа-пейзаж, отражается множеством зеркал-датчиков и возвращается к бывшему агенту в виде прямых инструкций и других видов инструментального воздействия. Преображаются ценности, слова, язык, метафоры, все они подлежат оцифровке и должны найти свое место на панели управления.

Еще канадский философ Маршалл Маклюэн наблюдал за тем, как став частью телевизионного медиа-окружения, человек начал терять возможности, которые давало ему окружение книжной цивилизации. Он начал терять возможности выработки и эффективного распространения при помощи печатного станка своей индивидуальной точки зрения, своего суждения, возможности консолидации и объединения в сообщества и партии.

Цифровой Левиафан, частью которого стал человек, вырабатывает множество мнений, удобных для управления, при этом мнения, действительно важные для управления человеческим роем, навязываются омниканально (по всем коммуникативным каналам), отражаются зеркалами всеобщего одобрения, которые служат как индикаторы бесперебойной работы системы, и возвращаются в виде алгоритмических инструкций, обязательных для исполнения.

В частности, такую работу Левиафана мы видим в выработке согласия вокруг акций Black Lives Matter, когда человек может либо горячо поддержать выработанное платформой единственно верное мнение, либо помалкивать. Левиафан в состоянии полностью отследить поведение и сформировать фьючерсы на него, и занимается инструментальным управлением с тем, чтобы это фьючерсы были проданы без дискаунта. Фьючерсы обесцениваются при явном выражение своенравия и сохраняющейся способности суждений, поэтому Левиафан будет работать с тем, чтобы искоренить эти рецидивы книжного и просвещенческого прошлого.

Мы хотели быть всем — и стали экраном всему, мы живем в гигантской эхо-камере. Мы отражаемся в каждом зеркале, и каждое эхо повторяет наши слова. Мы видим, как понятия государство, корпорации, медиа-окружение, религии, цифровые платформы, и человек вместе с ними, смешиваются и соединяются в один организм, который мы и назвали Левиафаном.

Государство как технология, созданная человеком, имеет искусственный характер, и может быть заменена и переизобретена. У Гоббса люди передают свою волю государству-левиафану, которое вырабатывает собственную коллективную волю, дабы война всех со всеми не привела к тому, что люди сожрут друг друга. Цифровой Левиафан создает такую ульевую систему, когда уже нет зазора между волей отдельной личности и волей улья. Личная воля муравья или пчелы идентична коллективной воле — и точно так же личная воля человека — части цифрового Левиафана обнуляется. Он чувствует себя хорошо и правильно только тогда, когда делает предписанные вещи, когда выполнены все алгоритмические инструкции математических агентов, которые ведут его по жизни от рождения до смерти. Таким образом, государство становится ненужным — как, впрочем, и традиционная корпорация.

Нейробиолог Карл Фристон, создатель динамического причинно-следственного моделирования, рассматривает сознание как ошибку, которая возникает у мозга в процессе освобождения свободной энергии. Фристон исходит из того, что мозг — это прогностическая машина. Она существует лишь для того, чтобы делать прогнозы, постоянно сверять их с информацией от датчиков-органов чувств, затем корректировать прогнозы, снова сверять их — и так ко кругу. Мозг старается достичь состояния, при котором его энтропия — как раз та самая свободная энергия — остается минимальной. Фристон таким образом поверил математикой принципы буддизма. Сознание человека практически на любой опыт отвечает желанием, а желание порождает неудовлетворенность. Сознание требует, чтобы удовольствие не прекращалось. Сознание никогда не удовлетворено, всегда пребывает в беспокойстве.

Удовольствие также не дает нам покоя — мы либо страшимся, что оно вот-вот закончится, либо мечтаем о большем. Таким образом, сознание приравнивается к страданию, будучи рассмотрена как энтропия, от которой необходимо избавиться.

Можно счесть само создание цифрового Левиафана коллективным самоубийственным актом нашей воли к стиранию бытия и нашего собственного сознания как источника страданий. Ведь, похоже, именно этот процесс определяет нашу эпоху.

Однако я, как человек книги, не стал бы злоупотреблять оставшейся во мне еще способностью суждения. Обобщения бывают прекрасны в кантовском смысле этого слова, и, кстати, одно это ощущение красоты обобщений, на мой взгляд, опровергает Фристона. Но давайте мы будем воспринимать эту концепцию Фирстона не как реальную научную теорию мозга, а как некую рабочую модель, которой будет руководствоваться Левиафан при управлении человеком. Мы увидим, что после ряда итераций остаточное человеческое сознание из Левиафана исчезнет.

И он приобретет свой облик, так красочно описанный в Библии.

В 1980 году Элфин Тоффлер нарисовал картинку будущего идиллического общества «третьей волны», которым управляют просвещенные технократы. Противоречия между капитализмом и социализмом устранены: от первого остался только дух предприимчивости и свободы, от второго — забота о слабых, пожилых, больных и об общей среде обитания. У власти стоят мудрецы-меритократы, лучше знающие нужды народа, но ширится и прямая демократия. Люди голосуют по важным для них вопросам через всемирную компьютерную сеть, впрочем, общество организовано так, что проблемы решаются еще до их появления, ибо важное значение придается предсказаниям. Тоффлер делает акцент на том, чтобы не путать эту систему с централизованным планированием: в его прекрасном новом мире прогнозы децентрализованы и открыты, он даже вводит такое понятие, как «демократия предвидения».