Дун Цин - Чтецы

Дун Цин:Говорят, что, когда приходит пора уйти из жизни, человек ничего не забирает с собой, кроме воспоминаний, которые хранит в глубине своего сердца. Дорогая наша Ни Пин, наша уважаемая сестра, отдала лучшие годы своей прекрасной молодости этой сцене, подарив всем нам, целому поколению, незабываемые воспоминания! Спасибо!

О том, что у меня родился ребенок, первой узнала бабушка.

О том, что ребенок болен, бабушка узнала последней.

Не хотелось взваливать на девяностолетнюю бабушку часть горя, с которым я и сама не знала, как справиться.

Лежала ночью на кровати с закрытыми глазами, а мозг не спит, душа успокоиться не может. Думала о словах бабушки: «Если небо почернело— скорей спи, если рассвело – скорей вставай».

«Небо почернело» – так бабушка говорила о несчастьях, которых не избежать.

«Деточка, если ты будешь еще сильнее, это не остановит темноту. Мао Цзэдун был сильным, но его сын погиб на корейской войне. Что он, старик, мог сделать? Курить папиросы одну за другой и ждать, пока небо просветлеет».

Бабушка всегда говорила: надо принять судьбу. «Небо почернело – это значит, что пришла такая беда, которую не остановить. Принять судьбу – не значит сдаться, это значит сжать зубы и терпеть, пока рассветет. Когда небо светлеет, это дает нам надежду. Тогда надо встать и идти вперед, сколько есть сил, столько и пройти. Небо поможет. Не трать силы ночью, все силы уйдут, а когда рассветет – их уже не будет. Деточка, запомни: хорошее всегда заранее о себе скажет, вроде как поздоровается, а плохое – трах-бах – и свалится на голову без предупреждения! Сильный человек, чем больше его судьба бьет, тем крепче становится, а слабый валится от первого же удара…»

В тот месяц, когда ребенок заболел, я стала курить – люди говорят, что это помогает ослабить страх. Когда я впервые зажгла сигарету, бабушка вздрогнула от испуга. Она поняла, что с ребенком большая беда – иначе я не стала бы, не замечая никого вокруг, сидеть в кресле в гостиной и курить одну сигарету за другой, прикуривать и тут же гасить. За короткое время в доме, как после пожара, – дым повсюду. Бабушка кашляла, ребенок задыхался, а я словно не слышала. Я знала одно – погасишь, и сразу придет страх.

Это время наступало обычно во второй половине ночи. Все в доме спят, только я не сплю, встаю. Я не хотела, чтобы они меня утешали, всем в семье было одинаково больно. И понимала всё умом, но только никак уговорить себя не могла, никак не могла успокоиться. Я знала, что в этот час в доме еще один человек не может уснуть – ба бушка.

Сидя в гостиной, я не зажигала свет: в темноте можно было видеть пустое небо и луну. Была самая середина зимы, и небо казалось особенно синим. В ту зиму и снег шел чаще, чем всегда, обычно по ночам. Снег составлял мне компанию – как будто успокаивал немного мое отчаяние и душевную боль.

Разве не говорила бабушка – «Что такое боги? Когда ты веришь в них, они есть, а не веришь – их нет»? Я, конечно, верила, истово молила их, подняв лицо к небу: «Защитите моего ребенка! Я всё отдам, даже жизнь. Пусть я перестану видеть, только бы у сына глаза были здоровы. Если можно поменяться, я готова!»

В те дни я действительно могла лишиться зрения. У моей бабушки по отцу была глаукома, перед смертью она ослепла на оба глаза; мои пожилые родители тоже страдали глаукомой в довольно тяжелой форме; я боялась, что и меня со временем это постигнет. Я нервничала, злилась, плакала, и в глазах то и дело туманилось, темнело – но я ни на что не обращала внимания, днем бегала по больницам, искала специалистов, а вечером сидела в гостиной и курила. Так продолжалось больше месяца.

Бабушка не знала о том, что случилось, ведь внешне с ребенком всё было в порядке: ест молоко, писается в постельке, днем смеется, ночью спит, посапывает. Беленький толстенький правнучек – разве похоже, что он болен? Что не так, в чем беда?

Бабушка ни о чем не спрашивала и ничего не говорила – это же бабушка. Она чувствовала: раз я молчу, значит, есть причина. «Всегда сначала подумай, поставь себя на место другого».

Бабушка сначала пробовала уговаривать меня не курить, но я сказала ей, что у меня проблемы на работе, как решатся – перестану.

На столике рядом с пепельницей появился пакетик с арахисом – бабушка положила.

Захочется курить – беру арахис, кладу в рот; с арахисом во рту— закуриваю…

И так ночь за ночью. Сколько я сидела в гостиной, столько не спала бабушка в своей комнатке. Мы смотрели на ту же луну, молились тем же богам: я за сына, бабушка – за меня.

Наши сердца словно переговаривались, но бабушке было тяжело из-за того, что она не может мне помочь. Поэтому она решила вернуться к себе домой – чтобы не добавлять мне хлопот. За столько лет бабушка впервые сама предложила уехать, но как же ей не хотелось этого!

Поезжай, бабушка, мне и правда сейчас не до тебя. А раньше-то мне хотелось, чтобы ты здесь пожила по-настоящему счастливой жизнью. Когда мне было пять или шесть лет, я говорила: «Бабушка, когда у меня родится ребеночек, ты будешь мне помогать!»

Неужели я могла такое сказать в том возрасте?

Помню, бабушка сшила мне первую куклу – из тряпок. Кукла была большая, я держала ее на руках, словно настоящего ребенка. Глаза и нос кукле нарисовала бабушка, она же сплела ей две косички из шерстяных нитей, сделала курточку, штанишки. Зимой кукла надевала теплый жилетик – тоже бабушка связала.

Тогда ей не было еще и шестидесяти, она смеялась: «У-у-у! Когда у тебя будет ребенок, бабушка уже станет щепоткой пепла и улетит на западное небо…»

И вот бабушка дожила до дня, когда мне потребовалась помощь с ребенком.

До самого отъезда бабушка не знала, что на самом деле случилось, только чувствовала – что-то серьезное.

Она мне наказывала: «Помни, деточка: сама не свалишься – всё сможешь преодолеть, а если сама упадешь – никто тебя удержать не сможет».

Я усердно таращила свои красные, как у кролика, глаза, пыталась улыбнуться бабушке, но улыбка не получилась, потекли слезы, горло перехватило, и я ни звука не смогла из себя выдавить.

Бабушка похлопала меня по плечу: «Если ты не спасешь своего ребенка – никто не спасет. Бабушка знает: ты – сможешь!»

Бабушка не обманывала: в ее глазах я была человеком, который может всё. Я помню ее слова. Я знаю, что если я свалюсь, то никто не спасет моего сына. Я перестала плакать – если все силы уйдут в слезы, какой от этого толк? Я, крепко прижав к себе сына, решилась уехать в Америку. Это путешествие заняло десять лет.

Каждый год мы с ним ходили на повторные обследования, каждый раз – как на эшафот, каждый раз – словно в ожидании приговора. И так до тех пор, пока в прошлом году доктор не сказал моему мальчику: «Ван, в следующий раз приходи обследоваться после свадьбы – всё хорошо. Удачи тебе!» У меня от радости слезы так брызнули, что попали прямо доктору в лицо! Вы видели когда-нибудь, чтобы слезы летели во все стороны? Так бывает, если мать копит их в себе десять лет.