Дун Цин - Чтецы

Однако чтобы вырастить семя, от посева до сбора урожая должны пройти все четыре времени года – и осень, и зима, и весна, и лето; так что надо было ждать, пока наш Ван вырастет, проявит таланты, станет чиновником, а до тех пор придется придержать характер. Папаша Ван умел потерпеть да подождать, но куда уж бондарю, который за день делает несколько лоханей и ведер, платить за учебу и кров для студента? Продержавшись с крепко сжатыми кулаками семь лет, старый папаша Ван в конце концов сдал, стал харкать кровью, даже ведра давались ему тяжело. Пролежав больным три месяца и видя, что скоро будет совсем плохо, он уже собирался послать кого-нибудь в Кайфэн за нашим стариной Ваном, как вдруг тот сам вернулся из Кайфэна со скатанным матрасиком на спине. Ван-младший вернулся не потому, что услышал о болезни отца, а потому, что в Кайфэне его побили. И побили его от души: вернулся он оттуда с разбитым носом, всё еще опухшим и в синяках лицом и приволакивая ногу. На вопросы, кто бил и за что, он ничего не отвечал. Говорил только, что уж лучше дома будет делать бочки и ведра, но в Кайфэн учиться он больше не поедет. Папаша Ван, видя такой исход, от болезни и расстройства в три дня кончился. Перед тем как умереть, сказал только, со вздохом:

– С самого начала всё не заладилось…

Старина Ван понимал, что отец имеет в виду не то, что его избили, а историю с Сюнами и Лянями. Он спросил:

– Так не надо было в чиновники идти?

Старый Ван, глядя на его синий нос и распухшее лицо, ответил:

– Не надо было тогда отдавать тебя в учебу, а надо было тебе стать убийцей и поджигателем, бандитом – тогда не был бы ты побит, да и за семью давно отомстил бы.

Говорить это было уже поздно. Однако Ван-младший всё же обучался семь лет в Кайфэне и в Яньцзине вполне мог считаться ученым. Даже старый Цао, который у входа в уездный ямэнь [63]писал прошения, и тот проучился всего шесть. Когда отец умер, старина Ван не стал продолжать его дело и мастерить бочки, ведра и лохани, а начал слоняться окрест, добывая на жизнь преподаванием. Так и преподавал лет десять с лишним. Старина Ван был худой, расчесывал волосы на пробор, носил длинную рубашку – совсем как грамотей. Вот только говорил старина Ван нескладно, к тому же немного заикался, так что совсем не подходил для преподавания. Может быть, где-то внутри в нем остались знания, но они, словно пельмени в чайнике, не могли выйти наружу. Первые несколько лет он давал частные уроки: ходил на дом, преподавал, а месяца через три или раньше его прогоняли. Люди спрашивали:

– Уважаемый Ван, у вас есть ученая степень?

Старина Ван краснел и отвечал:

– Дайте бумагу и кисть, я вам изложу письменно…

Люди удивлялись:

– Можешь, значит… А сказать почему не можешь?

Старина Ван вздыхал:

– Я словами не смогу хорошо объяснить. Много говорить – это суета, «тот счастлив, кому слов не надо» …

Много надо слов или мало, это другой вопрос, но десять дней толочь воду в ступе и не растолковать ученикам, что имел в виду Конфуций в «Лунь Юе»: «Четыре моря – это беды и бедность, а милость небесная – вовеки» … У самого не получается объяснить, так начинает сердиться на учеников:

– Почему нельзя делать резьбу на трухлявой древесине? Это священномудрый про вас сказал!

Помыкавшись тут и там лет семь – восемь, старина Ван приземлился в восточной части уезда при семье почтенного Фаня. К этому времени старина Ван уже был женат, у него родился сын, и сам он растолстел. Когда старый Фань пригласил к себе старину Вана, все говорили ему, что он совершает ошибку – не того учителя берет: кроме Вана были и другие грамотные в округе, ходившие без дела. Например, старина Юэ из дома Юэ или старина Чэнь из дома Чэней, у которых с дикцией и разговором было намного лучше, чем у Вана. Но уважаемый Фань не стал звать ни уважаемого Юэ, ни уважаемого Чэня, а позвал одного Вана. Все посчитали, что Фань глупо поступает, но на самом деле никакой глупости в поступке старого Фаня не было, потому что у него был сын, которого звали Фань Циньчэнь и у которого голова работала медленно, – не то чтобы дурак, но сказать, что всё понимает и быстро схватывает, тоже нельзя. За обедом кто-нибудь пошутит – другие смеются, а он – нет; потом, когда уже обед кончится, вдруг начинает смеяться. У старины Вана рот неловкий, у Фань Циньчэня голова медленная – как раз друг другу подходят.

Частную школу старины Вана устроили в старом коровнике восточного дома старого Фаня. Там, где раньше коров держали, поставили несколько столов, и получился класс. Старина Ван лично сделал надпись на доске над входом: «Книжный кабинет “Персиковый сад”». Доска была толстая – от яслей из сломанного коровника. Фань Циньчэнь соображал медленно, но любил оживление, ему было скучно один на один с учителем, никак не шла учеба. Тогда старый Фань придумал еще способ – сделать у себя частную школу и разрешить другим детям сидеть и слушать. За то, чтобы сидеть и слушать, платить было не надо – только бери с собой обед из дома, и ладно. Из округи на десяток ли набралось много ребятишек. Старина Ян, который продавал доуфу [64], из дома Янов, собственно, не собирался учить сыновей грамоте, но, узнав, что у Фаня в доме частная школа и не берут платы, а только просят с едой приходить, решил, что такой случай упускать не стоит, и разом прислал двоих сыновей: второго сына Ян Байшуня и третьего сына Ян Байли. Сперва хотел было отправить и старшего, Ян Байе, но тот был уже слишком взрослый, пятнадцати лет, старому Яну он был дома нужен – помогать молоть доуфу. Так как старина Ван говорил нечетко, ученики из десяти слов восемь переспрашивали. Хорошо еще, что из восемь из десяти вольнослушающих тоже, собственно, не хотели учиться, а просто пользовались возможностью избежать работы у себя дома, хотели тишины и покоя и ничего больше. Ян Байшунь и Ли Чжаньци, например, телами своими были в классе, но думали целый день только о том, где кто умер, чтобы пойти послушать, как монахи протяжно читают за упокой. Однако старина Ван был человек очень добросовестный. «Лунь Юй» он понимал глубоко, и поверхностное внимание учеников добавляло ему изрядно тревоги и беспокойства. Иной раз объясняет-объясняет, вдруг остановится и махнет рукой:

– Вам даже то, что я говорю, не понять…

А как доходило до «Если прибудет друг издалека, как радоваться этому?», то ученики думали, будто Конфуций радуется, потому что из далеких мест приехал его приятель.

– Ну где радуется-то? – возмущался старина Ван. – Как раз наоборот, священномудрый печалится: нет у него близких друзей рядом, не с кем поговорить. Именно поэтому приехавший из дальних мест человек становится другом; да и друг ли это – еще неизвестно. Может, завернет за угол и начнет браниться…