Винфрид Зебальд - Campo santo

Столь характерный для творчества Кафки переход в фантастичное, происходящий с величайшей естественностью и в цитированном фрагменте, зачастую скрадывал, что якобы безнадежно эксцентричное сознание этого автора точнейшим образом отражало общественную проблематику его времени. Как нигде отчетливо это заметно в его усилиях вернуть себе утраченное еврейство. Характерно, что германистика, особенно немецкая, вплоть до середины 1980-х годов вообще не затрагивала эту тему, имевшую для самого Кафки безусловно важнейшее значение. И этот дефицит, восходящий к почти принципиальному непониманию, поныне далеко не восполнен, оттого-то именно разыскания Цишлера по поводу дневниковой записи от 23 октября 1921 года представляют особый интерес. «После обеда фильм о Палестине», – короткая запись, без комментария. Цишлер разъясняет, что этот фильм под названием «Шиват Цион» был документальным, снятым в Иерусалиме, что речь в нем шла о созидательном труде поселенцев в Палестине, что показ был устроен сионистской организацией и на многих пражских евреев, побывавших на частных сеансах в кинотеатре «Лидо», фильм наверняка произвел глубокое впечатление, причем как раз в то время, когда ввиду уже усложнявшейся ситуации все большее и большее число евреев задумывалось о выезде из страны. Кроме того, пишет Цишлер, был показан XI съезд сионистов и выступления гимнастов в Карлсбаде. Были ли это выступления еврейских гимнастов, из представленной информации неясно. Но не исключено, ведь и в реализации сионистской утопии, связанной в первую очередь с призывом к молодежи, идея физической закалки и физиологического обновления народа играла важнейшую роль, так же как и в формирующейся с начала XIX века национальной немецкой идеологии, которая изначально служила сионизму образцом. В своих автопортретах тот и другой народ, пробуждающийся после долгого угнетения или же после мнимого оттирания назад, похожи друг на друга как две капли воды, хотя масштабы и амбиции совершенно различны.

Цитируемый Цишлером корреспондент «Зельбствер» описывает, как завсегдатаям «Лидо» утром в воскресенье пришлось ждать, пока закончится первый сеанс палестинского фильма, начавшийся в полдевятого. «Новые и новые взрывы аплодисментов, – пишет он, – доносились из зала», – и продолжает: какая-то женщина, сумевшая глянуть на экран, сказала другой ожидающей: «Прямо не верится, что это евреи, они выглядят совсем не так, не знаю, но, наверно, кровь изменилась». Мне эта история напомнила другой случай, относящийся, как и киноэпизод с летающим Робертом, к 1976 году. Я пошел тогда в Кобургский земельный театр на «Натана» Лессинга, собственно безо всякой охоты, поскольку терпеть не могу ни постоянное злоупотребление этой и без того несколько сомнительной пьесой, ни немецкую театральную культуру вообще. Так или иначе, когда и впрямь прескверный спектакль закончился, я, уходя, услышал, как пожилая дама, которая наверняка вполне осознанно пережила «великое время» немецкого народа, доверительным шепотом сказала своей театральной приятельнице: «Он превосходно сыграл Натана, можно подумать, он самый настоящий еврей». Неописуемо бездонное замечание, загляни в него – и голова кругом идет, как обычно перед призраками немецко-еврейского симбиоза. Обобщающее понятие к зеркальным идентичностям – миф об избранном народе, под которым немцы безрассудно подписались в ходе сбившейся с пути национальной эмансипации. Если Герцль еще занимался квадратурой круга, воображая, что в Сионе будут говорить по-немецки, то Гитлер – кажется, в одной из застольных бесед – пришел к выводу, что двух избранных народов быть не может, тем самым неопровержимо оправдывая программу уничтожения евреев.

Фильм о Палестине – последнее кинопереживание Кафки, о котором рассказывает книга Цишлера. Что́ Кафка думал по этому поводу, ни он сам, ни иные источники не сообщают. Ясно одно: впоследствии Кафка ходил в кино нечасто. «Триумф воли» его, во всяком случае, миновал. Правда, невольно задаешься вопросом, каково было бы у него на душе, доведись ему увидеть эти шествия. И последнее: согласно Цишлеру, 20 сентября 1913 года, в тот день, когда в веронском кинематографе у Кафки от затяжной безутешности навернулись на глаза слезы, в тамошних кинотеатрах показывали фильмы «Poveri bambini», «Il celebro bandito Garouche» и «La lezione dell'abisso» [81] «Бедные дети», «Славный бандит Гаруш», «Урок гибели» (ит.). . «La lezione dell'abisso» – предтеча героических фильмов о горах, жанра, в котором Лени Рифеншталь два десятилетия спустя сделала себе имя. В 1935 году она, еще и теперь, как я слыхал, шныряющая в лазурных водах Мальдив, ведет съемки высоко в снежных баварских горах. Там нет ничего, кроме небесного простора, и фюрер, богоравное существо, видеть которое никому не дано (зато каждый видит все и вся его божественным, так сказать парящим над миром оком), приближается на самолете к городу мейстерзингеров, где состоится партийный съезд. Вскоре он с огромным эскортом едет по улицам. От той стародавней, трогательной Германии, которая как-то раз вспомнилась Кафке, когда он листал «Гартенлаубе», не видно и следа, из-за сплошных человеческих толп – повсюду плечом к плечу теснятся люди с сияющими лицами, стоят на карнизах, стенах, лестницах, балконах, перевешиваются через подоконники. Автомобиль фюрера движется среди них, как в ущелье. Затем, без предупреждения, странная, невероятно суггестивная последовательность кадров, где, опять-таки с высоты, виден палаточный город. Насколько хватает глаз, всюду какие-то белые пирамиды. Сперва, из-за непривычного ракурса, вообще непонятно, что это такое. День только-только начинается, и мало-помалу, среди еще полутемного пейзажа, из палаток выходят люди, поодиночке, по двое, по трое, и все идут в одном направлении, будто кто-то позвал их по имени. Величественность зрелища слегка нарушается, когда уже с близкого расстояния смотришь, как немецкие мужчины умываются, раздевшись до пояса, – главный символ национал-социалистской гигиены. Тем не менее магическая картина белых палаток остается в памяти. Народ странствует через пустыню. На горизонте уже виднеется земля обетованная. Сообща они до нее доберутся. Через восемь-девять лет после создания фильма на этом месте будут черные руины Нюрнберга, города, который в 1947-м, когда родился Цишлер, еще лежал в развалинах.

Сам Кафка, как известно, вообще не доверял утопизму. Незадолго до кончины он сказал о себе, что сорок лет скитался, покинув Ханаан, и общество людей, которого ему порой недоставало, в сущности, вызывало у него подозрения, ведь он хотел только одного – раствориться в одиночестве, как в море. Действительно, вряд ли можно найти столь одинокого человека, как Кафка на последних фотографиях, вдобавок к которым существует и еще один портрет, до известной степени из них экстраполированный. Написан он Яном Петером Триппом и изображает Кафку предположительно таким, каким бы он выглядел, если бы прожил еще одиннадцать-двенадцать лет. В 1935 году. Состоялся бы партийный съезд, в точности как в фильме Рифеншталь. И расовые законы вступили бы в силу, и Кафка, сфотографируйся он еще раз, смотрел бы на нас как с этого призрачного портрета – с той стороны могилы.