Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Пожелав сократить допрос, которому его немедленно подвергли, он попросил бумагу и ручку и написал подробный отчет о своей деятельности, избегая всего, что могло бы скомпрометировать его сообщников. Однако он ставил себе в заслугу организацию в окрестностях города повстанческих отрядов, боровшихся с сибирским правительством. Он из добропорядочной буржуазной семьи, учился в Казанском университете. Отчет он завершил следующим образом: «Я буду искать и найду средство убежать».

Сообщая таким образом о своих намерениях, он, очевидно, вспоминал какого-нибудь из своих собратьев, которого несколько раз арестовывали, но он несколько раз бежал из русской тюрьмы. Но в полицейском расследовании, о котором я рассказываю и которое так интересовало военных союзников в Сибири, принимали участие только два русских офицера, остальные «враги свободы» являлись иностранцами. Русского тюремщика в современных условиях можно подкупить. Но из чешско-польской тюрьмы эти враги рода человеческого не убегали никогда. Студента из Казани постигла та же участь, что и всех остальных.

Несколько дней спустя после этих событий чехи, охранявшие большой мост через Обь, заметили пьяного крестьянина, он громко орал, задирал прохожих, пригрозил какой-то женщине револьвером. Поскольку пьяница оказался на запретной территории, дебоширил и имел револьвер, чехи сочли за лучшее посадить его на несколько дней под арест. Он сидел в общей камере, через которую вели Пашу Лаврентьева на очередной допрос. Паша узнал дебошира (с паспортом на фамилию Иванов) и воскликнул:

– Надо же! И тебя взяли! Как дела, Поликарп Понамарев?

Дебошир побледнел и ничего не ответил. Чехи навострили уши. Они давно искали Поликарпа Понамарева, известного постоянной порчей железнодорожных путей, поездов, поджогом мостов, это имя им назвали его прежние соратники. Дебошира немедленно подвергли допросу. Он держался за паспорт и все отрицал. Но Паша Лаврентьев со смехом все же заставил его признаться, перечисляя их совместные предприятия.

Понамарев – приземистый мужичок, безграмотный, агрессивный, с явной склонностью к разрушительству. Он начальник «подрывного отряда», думающий о народном благе и призванный освободить Сибирь, по которой он странствовал, разоряя и сжигая то немногое, что связывало эти глухие места с цивилизацией.

Листая свои заметки, обращаясь к воспоминаниям, я пытаюсь представить себе жизнь этих конспираторов, таких же людей, как мы, мужчин и женщин, с которыми мы встречаемся на улице, не замечая их и не сомневаясь, что они живут точно так же, как мы. Но они отделены от нас, от жизни общества глухой стеной ненависти и какого-то непонятного гибельного упорства.

И вот из кровавого тумана появляются одно за другим их давно исчезнувшие лица: молодые и морщинистые, привлекательные и отталкивающие, умные и звероподобные, просветленные и участливые или грубые и злобные; лица юных девушек и бандитов. Но у всех у них пристальный напряженный взгляд, их всех томит роковая жажда, самые лучшие из них только по виду пророки, а по сути преступники.

«Мир поворачивается бесшумно», эволюция свершается молчаливым трудом идей. Но эти люди живы грохотом и взрывами. Не осторожное обдумывание будущего, а лихорадочное желание действовать. Покончить как можно быстрей – вот лейтмотив революционеров.

И нет ничего заразительнее, чем миропорядок негодяев. Пожары, убийства, покушения, постоянная смута и неразбериха, неумолкающие призывы к анархии и своеволию – и все, образованные и безграмотные, свыкаются с варварством с пугающей быстротой.

Выстрелы из револьвера, которыми обмениваются прохожие в зимних потемках, очереди расстрельных команд ближе к рассвету, изуродованные трупы, убийства, отягощенные жуткими пытками, не впечатляют никого. Как мало нужно, чтобы люди избавились от более мягких нравов, какие наживались век за веком с медлительностью капель, которые точат камень.

Варя, Паша, Шура, Поликарп, студент из Казани. Битков и еще многие, и многие были отправлены в Томск и темной зимней ночью получили пули.

По всей провинции крестьяне бросаются с пиками, предварительно осенив себя крестом, на разбойников, которые их притесняют и грабят, и по иронии этой комедии ошибок уничтожают их пулеметы чехов, принадлежащих партии порядка.

Политических врагов можно расстрелять безнаказанно днем на площади из револьвера, лужу крови засыплют песком, и через час никто ни о чем и слова не скажет.

В Сибири, как в России, убивали из-за одного неосторожного слова или движения. Бронепоезда забирали несчастных сотнями, а потом равнодушно оставляли их на снегу в далеких лесах. И рядом со смертных дел мастерами трудились любители: любой ради общего блага самоотверженно сдавал друзей и родню.

А чтобы враг не свыкся с мертвецами, людей не просто убивали, им выкалывали глаза, сдирали кожу, расчленяли, медленно обескровливали, а потом выбрасывали на дорогу в назидание живущим.

Сейчас, когда враждующие стороны изощряются в жестокости, не время настаивать на новых казнях. Но главные виновники, если можно говорить о таковых в этой всеохватывающей катастрофе, – вовсе не крестьяне и не рабочие, они зачастую обмануты краснобаями, главные – безголовые студенты и студентки с горячими завораживающими речами, пахнущими кровью.

Продвижение советских армий вглубь Сибири пробудило новые надежды и вызвало новую волну местных восстаний против забайкальского правительства [385]. На протяжении всей Амурской железной дороги горели мосты и мастерские. В глубине страны участились вооруженные, зачастую превосходно организованные, вылазки и убийства служащих и офицеров Семенова. Заводы и шахты обезлюдели, доставка грузов шла с перебоями, исчезло ощущение безопасности, правительство перестало ощущаться как законное, все сомнительные элементы оживились.

Организационный центр мятежников располагался у китайской границы в трех деревнях: Богдатское, Беренски и Зерен на реке Урюмкан. Всеми восстаниями в районе руководил некто [П. Н.] Журавлев, бывший при царе штабс-капитаном, и его «штаб».

Русское и японское командование решили покончить с гнездом мятежников операцией охвата, задействовав в ней 9 кавалерийских полков и 2 пехотных батальона семеновцев с 13 полевыми орудиями, а также 14 рот японской пехоты с 6 пушками. Казаки Семенова, как всегда, отказались драться самостоятельно, и им были приданы японские роты, по одной или по две на каждый русский полк.