Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Тем временем американское правительство отозвало свой экспедиционный корпус, а также прекратило помощь Красного Креста. Японцы оказались перед сменяющими друг друга командующими, зависимыми, в свою очередь, от союзнических миссий, которые, не получив основательной поддержки, быстро сходили со сцены. [Р.] Гайда, [С. Н.] Розанов, затем [А. И.] Медведев, [В. Г.] Болдырев и т. д. На протяжении какого-то времени войска генерала Оой [460]сотрудничали даже с эсерами, которые позволяли себе нападать на одиноких солдат-японцев. Каждое утро можно было видеть мрачного вида самурая из японского руководства, который пешком следовал в штаб в окружении нескольких вооруженных офицеров, поглядывавших на недоброжелательное население.

Затем политикой японцев в Сибири стало невмешательство, но эту политику трудно было проводить всегда и повсюду. В оккупированных зонах (Владивосток, Хабаровск и т. д.) предпочтение отдавалось военной партии, которая меньше других занималась политикой. В некоторых районах японцы старались поладить с местными властями [461].

Сопротивление правительству Колчака и сопротивление большевизму, то есть неприятие двух централизующих принципов, вокруг которых группировалась русская революция, поставило Сибирь в весьма своеобразное положение. Понимание русскими демократии проявило себя в Сибири в самой яркой форме: россыпь коммун и крошечных республик, отказывающихся подчиняться любой централизованной власти, воспринимаемой как попирание меньшинством свободы большинства. Представители императора, чиновники республики, большевистские комиссары – все кажутся простым людям врагами. Эти люди сохраняют иллюзию, что они хозяева собственной судьбы только в маленькой коммуне, где каждый гражданин знаком с соседом, и у них есть общий, понятный им интерес. Они против любого правительства, отнимающего у них эту иллюзию. В Сибири под наблюдением бесстрастных японцев русская демократическая идея, обеспечившая революции успех, воплотилась в своем самом органичном виде.

Своей известностью, сыгравшей немаловажную роль в Сибири, адмирал Колчак был обязан не столько блестящему военному прошлому, сколько той позиции, какую он занял во время революции, командуя флотом на Черном море. Экипажей на Черном море не коснулась всеобъемлющая анархия, сопровождавшаяся жестокостями и мгновенно захватившая Балтийский флот. Как Брусилову на Юго-Западном фронте русских армий, адмиралу Колчаку с помощью некоторых реформ удалось сохранить влияние на своих подчиненных [462]. Он тоже не потерял личных контактов с нижестоящими, тоже обладал красноречием, но, возможно, меньше потворствовал недисциплинированности. Большевики направляли свою искусную пропаганду в первую очередь на подразделения вблизи Петрограда, затем на армию, до Черного моря руки у них не доходили. Адмирал одолжил Брусилову несколько моряков-краснобаев, которыми старый лукавый аристократ искренне дорожил: они хорошо поработали среди солдат перед тем, как они пошли в атаку 1 июля.

Статья о замечательной дисциплине у адмирала появилась в прессе, публика восхищалась, а Исполнительный комитет большевиков встревожился. В июле 1917 г. большевики исправили положение, послав на Черное море человек двадцать агитаторов. Через несколько недель адмирал на капитанском мостике был вынужден сдаться своему экипажу [463]. Он это сделал с большим достоинством, отказался отдать саблю и бросил ее в море. Красивый жест вдохновил поэтов на патриотические стихи, а кое-кого на карикатуры.

Адмиралу удалось проявить достаточно гибкости, чтобы остаться нужным для революционных кругов, и достаточно разума, чтобы не пренебрегать здоровой воинской дисциплиной, что очень тревожило Временное правительство. Корнилов в это время как раз готовил государственный переворот. Керенский отправил Колчака с миссией в Соединенные Штаты («Или вы едете, или будете арестованы!»). Адмирал основательно задержался в Швеции [464]и там узнал о провале попытки страстного патриота [465].

Колчак возвращался из Америки через Японию и там узнал о приходе к власти большевиков [466]. Он хотел продолжать сражаться с немцами. Не желая получить в союзном флоте чин ниже того, какой он занимал в русском, Колчак отправил депешу в Министерство иностранных дел в Лондон, выразив готовность служить в сухопутной армии в любом чине [467]. В телеграмме из Лондона его просили прибыть в Шанхай, а оттуда следовать в Месопотамию, где командование будет предупреждено.

Колчак ездил несколько раз в Пекин к князю Кудашеву и министрам-союзникам, в том числе и к англичанам, что подало им идею использовать его в одном широкомасштабном плане. План состоял в том, чтобы объединить под командованием известного и уважаемого командующего разрозненные силы офицеров Харбина, Семенова, Орлова и других. Адмирал отказался от предложения Семенова, воз можно, внушенного Хорватом, взять под свое начало подразделения Харбина: «Он дал слово англичанам».

Адмирал был неприятно удивлен, когда, прибыв в Сингапур и встретившись с английским представителем Министерства иностранных дел, получил «позволение вернуться в Сибирь». Такого назначения адмирал не просил. Он вернулся в Шанхай и узнал, что назначен членом Совета управления Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) [468]. Назначение давало возможность поручить ему командование военными силами, не создавая новой должности. Дело в том, что русско-китайский договор, касающийся функционирования этой важнейшей части Транссиба, предусматривал существование бригады пограничников, охраняющих железнодорожные пути [469]. Эти войска были внесены в бюджет Министерства финансов и носили зеленые погоны. Их численность определялась пунктом договора: 20 человек на версту. Генерал Самойлов, сменивший на этом посту геройского Корнилова [470], командовал ими во время революции. Он пытался, но не сумел организовать офицеров Харбина, и генерал Хорват, начальник железной дороги, надеялся, что авторитет адмирала совершит это чудо [471].

Полагая, что японцы будут играть в Сибири важную роль, адмирал попросил посла в Токио, господина [В. Н.] Крупенского, передать японскому Генеральному штабу, что он хотел бы обсудить с его представителями будущую деятельность, и просил «послать распоряжения на этот счет представителям генерала Танака в Харбине и Пекине». Но договориться с этими представителями он не смог. Опыт союзников подсказывал, что на многочисленные отряды офицеров Харбина надеяться нельзя [472]. Надежнее них был мелкий командир Семенов, он единственный хотел сражаться, по неделям не слезал с лошади и его уже без пяти минут признали правительства союзников. Японцы верили только в казаков [473], план интервенции у них был четким: они не выйдут за пределы Уссурийского края, где казак Семенов, даже в одиночку, мог быть реальной силой.