Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

О слабости режима свидетельствовала та противоестественная легкость, с какой приговаривали политиков или близких к политике деятелей к смерти: адмирал никогда не налагал на это запрета, возможно, потому что не мог. Он был верховным правителем только по названию. Россия была олигархией, а это худший из режимов. Раздробленность власти дает возможность всяческим злоупотреблениям. Некоторые скандалы напоминали ситуацию царя Давида и Урии [496], или, если воспользоваться более свежим примером, Морица Саксонского, который добился королевского указа о заточении без суда и следствия, чтобы сделать супруга более уступчивым [497].

Настоящими врагами Омского режима были не большевики, которых все ненавидели, настоящие враги находились внутри него. Солдат сражается, гражданин платит налоги, и отчет в действиях исполнительной власти им не нужен. Отчетов требуют честолюбцы, желающие участвовать в общественной жизни. Население хочет твердой руки и спокойной жизни в настоящем или будущем, которая возместит им принесенные ими жертвы, а во имя каких принципов от них потребовали этих жертв, ему безразлично. В глазах большинства плохая политическая программа, хоть бы и большевистская, реализуемая твердо и четко, лучше сладких обещаний, которые затуманивают голову несбыточными надеждами и оставляют ощущение обмана.

Именно этими соображениями я объясняю себе то, что в августе 1919 г. даже буржуа не решались оставить свои дома, чтобы разделить судьбу правительства. Мне говорили так: «Понятно, что министры и генералы спасают свою шкуру, у них деньги уже лежат заграницей. А мы? У нас возможности вернуться не будет».

Неправда, что Омское правительство поддерживала только небольшая группа монархистов. Большая часть населения Сибири приняла его вначале, когда прокламации адмирала внушали доверие. Но неспособность и неопытность его окружения [498], а также воровство мало-помалу привели все к неотвратимому концу. Все достоинства адмирала, его честность, его энтузиазм ничего не могли поделать. Падение было естественным концом этого режима. Сибирь начиная с июля 1919 г. высказалась за режим, который станет окончательным. Беспорядок при большевиках был меньшим злом, чем беспорядок колебаний и неуверенности [при Колчаке]. Все устали от теорий. Все приготовились терпеть режим с сильной армией.

Я дважды имел удовольствие говорить с адмиралом. Он был маленького роста с квадратными плечами и, похоже, всегда оставался командующим. Взгляд немного неподвижный, но честный, выражение лица приятное. Во время разговора мог вскинуться из-за пустяка. Об американской интервенции в Сибири он говорил мне с пеной на губах. Близкие к нему люди восхищались его гневными вспышками, считали их проявлением силы и какого-то пророческого вдохновения, но это было опасной слабостью. Он был исполнен благородства, как его понимали старинные русские сказания – без гибкости, хитрости и осторожности. Он верил в то, что делал, и это хорошо. Он делал все, во что поверил, и это было очень плохо. Его политика состояла из вспышек, и часто утром была одной, вечером другой. Окружала его одна «молодежь». Чего же лучше для командира батальона, живущего порывами. Но для главы государства – это принципиальная ошибка: молодежь была уже не так молода и принесла в Омск надежды прошлого времени. Нужны были бывалые зубры, которых годы излечили от их собственных доктрин.

В адмирале чувствовалась печаль человека, чьи усилия не приносят результата. В нем недоставало генеральства, чтобы стать начальником для трех тысяч офицеров, занимавших должности в Омске, и он не был политиком, который вел бы великолепное и заманчивое предприятие: восстановление России в ее былом величии, вел холодно, последовательно, как ведут дело. Выбор великого князя [499]на пост главы государства был бы ошибкой (хотя, кто знает?), но, по крайней мере, офицеры сплотились бы вокруг своего командующего, как отряды коммунистов сплачиваются вокруг тех, кто отрицает командующих, и тогда можно было бы располагать надежным ядром. Сила любого режима в надежности небольшого круга людей, остальные не важны. В Сибири, как мне думается, люди, поддерживающие режим, только делали вид, что преданы адмиралу, а сами пользовались им, чтобы устроиться на тыловые должности и безнаказанно совершать большие и малые беззакония [500].

Во время наших разговоров адмирал подчеркивал роль иностранцев (к ним он относил латышей и евреев), которую они играли и продолжают играть во всех разрушительных событиях в России и в Сибири. Он показал мне несколько фотографий революционных комитетов (пятерок) [501]в Омске, Екатеринбурге и т. д. Фотографии были сделаны в подвалах перед повешением виновных. Лица пещерные, искаженные страхом. «Вот фамилии восьми заговорщиков из Екатеринбурга, – сказал он мне, – среди них два русских, три еврея, три латыша. Посмотрите на лица русских – настоящие дураки, и они символ всей России, безграмотной, необразованной, соблазненной хитрыми инородцами. В пятерке Омска та же история. Среди семи членов один русский. Но не это самое интересное. Во главе комиссар, посланный Троцким».

Американскую политику адмирал считал для России вредной.

«Соединенные Штаты отправили к нам представителей, столь же злонамеренных, как их президент, их влияние вредно, они только ухудшают ситуацию. Говорят, что американцы плохо информированы, нет, они знают столько же, сколько все другие власти. Отношение их командующих Грейвса, [О. П.] Робинсона, [Р.] Морриса и их солдат было таким, что невольно вызывало подозрение: они здесь для распространения большевизма. Вы можете говорить всем, кому хотите [502]: их надо отозвать всех, вред от них не поддается измерению, отношения между Россией и Америкой становятся только хуже. Их политика по преимуществу еврейская, и здесь, в Сибири, они в основном окружены евреями, русскими подданными [503]. Что касается других правительств, то нам не на что жаловаться. Многим из них мы очень обязаны. (Адмирал не пожелал уточнять чем.) Но на фронте мы не нуждаемся ни в каких иностранных войсках (намек на помощь японцев на Урале, помощь, к которой японцы не были расположены). Мы не хотим, чтобы иностранцы проливали за нас кровь. От заграницы мы ждем помощи оружием и экипировкой».

Окружение адмирала было проникнуто традиционной имперской гордостью и поэтому страдало от необходимости мириться с присутствием союзнической армии, повинующейся приказам со стороны, от необходимости иметь дело с армией, которой не можешь распоряжаться.

Между тем простая житейская осмотрительность могла бы подсказать необходимость хороших отношений с чехами. Адмирал имел возможность нейтрализовать влияние чешских политиков, которые своими декретами и манифестами постоянно пытались вмешаться во внутренние дела русских. Добрые слова, горячая благодарность за услуги, оказанные России, помогли бы адмиралу завоевать сердце «братьев славян».