Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Во всех городах вскоре заработали «антишпионские службы», поглотив большую часть офицеров, которых правительство наделило практически неограниченной властью. Если гражданин критиковал правительство, значит, он был сторонником свергнутого. Подозреваемых обычно отправляли в «республику Иртыш». Было немало случаев, когда богатство обрекало подозреваемого на смертный приговор.

Правительство адмирала – причем изначально – не могло направить своих офицеров туда, где они были необходимы и принесли бы пользу. В сибирских городах находилось множество профессиональных офицеров, которые отказывались идти на фронт. В Харбине они узурпировали административные должности и держались за них, одни «ввиду будущих мобилизаций», другие, «потому что было бы иллюзией создавать полки из одних только русских, необходим иностранный батальон, чтобы поддерживать дисциплину» [488].

В Чите и Забайкалье японцы вели большую работу, но на уральском фронте отсутствовали полки Семенова, сначала потому что адмирал не хотел признать Семенова атаманом всего Дальнего Востока, а когда Семенов был признан, потому что его войска стали нужны на фронте Забайкалья, Иркутск был монархистским. «Пока Колчак не сказал, что хочет восстановить монархию, нам не за что сражаться», – заявили мне русские офицеры. И далее в том же духе. В Омске было немало превосходных молодых офицеров, хорошо зарекомендовавших себя на германском фронте.

Но мне иной раз казалось, что Военное министерство специально создает всевозможные отделы и комиссии [489], чтобы дать им возможность отсидеться: так много их было на улицах и так неуместно было их присутствие в городе, когда не хватало опытных командиров на фронте. А ведь именно офицеры считали себя наследниками лучших традиций старого режима и надеждой России. Их называли «стеной, защищающей от анархии и беспорядков», но, к сожалению, стена не выдержала революционных потрясений, стены не стало с тех самых пор, как исчез цемент, скрепляющий камни: привязанность к законному правителю страны.

То же самое было и с Директорией Уфы. В конце октября 1918 г. генералы Сыровый и Дитерихс, назначенные один главнокомандующим, другой начальником штаба группы армий [490], обнаружили в тылу фронта немыслимую ситуацию. Тысячи офицеров, бежавших из России, объединились в 160 штабов [491], отдающих приказы солдатам. Среди прочих был армейский корпус, насчитывающий 60 военных, 24 из них были офицерами, которые все работали в отделах Ставки. Эти офицеры утаили от фронта пушки, пулеметы, боеприпасы, храня их где-то в тылу, ожидая, что солдаты явятся их «организовывать»! Нужно было бы арестовать их и отправить по начальникам военных округов, на которые разделилась Сибирь. Только Корнилов своим примером мог принудить все эти тысячи офицеров взять в руки винтовку и повесить на спину вещмешок, адмиралу не дано было отправить их туда, где их присутствие было необходимо. Когда я приехал на фронт (март 1919 г.), ситуация с офицерами была следующая: профессиональные военные – 5 %, прапорщики – более 70 %. Приведу только один пример: в 45-м полку при мне было 58 офицеров, среди них 3 профессионала [492]: полковник, его помощник (подполковник) и один капитан, человек без покровителей, которого обошла судьба на Великой войне. Полковник вернулся на службу из патриотизма, его помощник, пожилой человек 60 лет, чтобы отомстить красным за обесчещенных жену и дочь. Среди 55 офицеров резерва 41 человек – прапорщики.

Они обучают призывников, ходят в разведку (на этой войне офицеры, попадая в плен, становятся мучениками), ведут солдат в бой и не могут порадовать себя ни одним из тех удовольствий, какими услаждают себя их товарищи, окопавшиеся в городах.

Мы помним, как эти блестящие товарищи смеялись над прапорщиками во время Великой войны, как ядовито потом обвиняли их в распространении революционных идей в армии, а если не в распространении, то в одобрении, когда их распространяли среди солдат другие. Но это не мешало прапорщикам погибать в атаках июля и августа 1917 г. Конечно, возможно, они не сумели оценить серьезность происходящего (того, что произошло, не ожидал никто в мире), но таких людей было большинство. Наравне с кадровыми офицерами их убивали матросы в Севастополе, Одессе и Киеве только за то, что у них были офицерские погоны, а во время второй революции только за то, что они офицеры.

По отношению к прапорщикам сохраняются старые правила повышения в чине. Есть проницательные командиры, к сожалению, их очень мало, которые отличают этих прапорщиков. Они видят в них тот металл, из которых будущее выкует командиров русской армии. Трагизм войны русских с русскими подтверждается фактом: эти прапорщики, обвиняемые в том, что они способствовали и подготовили большевизм в русской армии, каждый день встречают среди взятых в плен кадровых офицеров и своих товарищей из прошлого (старого режима).

Молодость и неопытность офицеров, в большинстве своем недавних гимназистов, которым нет и 20, часто ставит армию на низшую ступень боевой готовности. Но молодые набрались бы боевого опыта, они бы продвинулись вперед, если бы тыл помогал им. Но между Омском и фронтом образовалась дыра, и в эту дыру проваливается все: обмундирование, сапоги, фуражки, одеяла, сахар, табак, офицерское белье и даже винтовки и боеприпасы, предназначенные для фронта. Объяснить безнаказанность подлецов, живущих за счет армии, можно только тем, что их очень много.

С самого начала в Омске за хорошие деньги можно было получить военный пропуск, позволяющий коммерсанту – а кто не занимается торговлей в эти трудные времена? – ехать военным эшелоном за товаром в Харбин и возвращаться с ним в столицу. Каждую ночь солдаты на 13-м или 14-м пути омской железнодорожной станции разгружают товары – предметы роскоши для дам: духи, парижские панталоны (мы и в Омске любезные кавалеры). Не сколотил ли себе славное состояние [493]некий министр, используя по своему усмотрению 20 вагонов товаров, предназначенных для обедневшего населения. Дело вышло наружу, уважаемый коллега был отправлен в отставку, но вернуть награбленное от него не потребовали. Возможно, чтобы не создавать неприятного прецедента.

Торговля с помощью военных составов была в Омске секретом Полишинеля [494]. Дважды я видел коммерсантов, явившихся к военному коменданту омского вокзала, которого несколько смущало мое присутствие. У них были бумаги с печатью Ставки, и они обязывали этого офицера предоставить в их распоряжение транспорт. Почему нужно было дожидаться восстания для того, чтобы осудить одного из главных виновников подобного беззакония – генерала, заведующего транспортом в Генеральном штабе? [495]Какие неодолимые препятствия мешали судебному преследованию?