Калле Книйвиля - Крым наш. Возвращение империи

— Я родился в Узбекистане, в городе Намангане. Моя мать родилась здесь, в Крыму, ей было шесть лет, когда она была депортирована вместе со своей матерью и бабушкой. Она до сих пор помнит депортацию, тот железнодорожный вагон, как люди умирали в дороге и как ее мать пыталась им помочь. Их спасла профессия моей бабушки, когда их выбросили из поезда где-то в полупустыне Узбекистана. Она была искусным врачом, и узбеки давали ей хлеб, как благодарность за ее помощь, поэтому они не голодали.

Отец Эскендера Бариева был одним из немногих крымских татар, которые не были депортированы — его не было в Крыму в мае 1944-го.

— Он служил в железнодорожных войсках в Западной Украине. Только в 1950 году он по собственному желанию переехал в Узбекистан, ведь его родственники и большинство других крымских татар находились там. Там и встретились мои родители.

Семья никогда не забывала мечту о потерянной родине.

— Начали говорить о возможности вновь поселиться в Крыму после встречи на высшем уровне Горбачева и Рейгана в 1986 году, во время которой Рейган поднял вопрос о праве крымских татар на возвращение. Поэтому у нас есть улица Рональда Рейгана в селе, в котором живут преимущественно крымские татары, на окраине Симферополя. Инициативу о названии проявил фактически я.

Название улицы в селе Ана-Юрт, в нескольких километрах к северу от Симферополя, ясно показывает, что Крым не всегда принадлежал России, потому что в России Рональд Рейган никогда не смог бы получить свою улицу. Здесь его рассматривают как одного из главных инициаторов распада Советского Союза — а в России, разумеется, это дело плохо. Но в Украине нет.

Эскендер Бариев поселился в Крыму в 1991 году, сразу после окончания школы.

— У меня была возможность учиться в Москве, но я хотел только в Крым, поэтому я приехал сюда и начал учиться в медицинском университете. Мой отец переехал сюда в том же году и начал стараться, чтобы у нас было какое-то жилье. Сначала мы жили в доме сестры моего отца — три семьи в небольшом доме. Затем мы отстроили разрушенный дом, в котором нам было разрешено жить. Старшая из моих сестер переехала сюда в 1992 году после окончания школы. Только в 1993 году мы смогли устроиться в нормальном доме, поехали в Узбекистан, чтобы перевезти сюда все наше имущество. Тогда переехала сюда также мать и младшая сестра. Четыре года потребовалось нам, чтобы создать более или менее нормальные условия. Моя мать была депортирована в 1944 году, а вернуться она смогла в 1993-ем. То есть 49 лет она жила в ссылке.

Когда мы выходим из кафе, полицейских машины и вооруженных людей в камуфляжной форме уже нет. Иду за Эскендером Бариевым в штаб-квартиру Меджлиса. Там царит атмосфера беспорядка. Российские власти только что объявили, что здание должно быть освобождено и опечатано в течение 24 часов.

— Нет, мы должны защищать дом, это наш дом! Заприте дверь, и пусть они ломают ее, если захотят, — говорит пожилой мужчина с белой бородой и круглой шапочкой на голове.

Молодой человек в синей рубашке и пиджаке не согласен.

— Мы должны попытаться защитить себя законом, иначе все пропало. Но как можно говорить о законных правах, когда они даже не допустили наших адвокатов во время вчерашнего обыска, — добавляет он, отступая.

Человек в пиджаке — Дилявер Акиев, административный руководитель Меджлиса. Через минуту нахожу его в кабинете на верхнем этаже, где он пытается навести порядок в бумагах после обыска. Прошу его рассказать, что случилось накануне.

— В девять утра на здание напали люди в масках с оружием. Они сказали, что пришли от имени полиции. Их было по меньшей мере двадцать, и они перевернули вверх дном все, что было внутри.

Обыск продолжался двенадцать часов. Когда люди в масках наконец покинули здание, они забрали все компьютеры и много документов. А теперь, в первой половине дня, пришли новые посетители.

— Это были представители другой инстанции — судебные приставы. Они принесли официальное решение о том, что мы должны покинуть здание. И не только это, но и другие помещения, используемые Меджлисом, все они конфискованы. Утверждают, что мы не уплатили какой-то штраф, но об этом мы ничего не знаем.

Возвращаюсь через 24 часа, чтобы посмотреть, что происходит. Небольшой белый автобус припаркован у входа, который теперь охраняют три человека в черной форме. Несколько сотрудников Меджлиса разговаривают с журналистами у здания. У Дилявера Акиева под мышкой мегафон, но он не нужен, так как нет большого количества людей. Чтобы избежать конфликта, Меджлис просил крымских татар публично не протестовать. К тому же большинство боится.

Через несколько часов людей в черном уже нет, и мне удается войти, чтобы поговорить с Резой Шевкиевым, президентом фонда, который владеет зданиями, используемыми Меджлисом. Это пожилой человек, который, очевидно, плохо спал прошлой ночью. Он рассказывает, что в автобусе приехали судебные приставы, чтобы официально представить решение о штрафе в размере 50 000 рублей за то, что здания до сих пор не освобождены. Теперь суд требует, чтобы Мустафа Джемилев, бывший советский диссидент и политзаключенный, был исключен из состава правления фонда. Согласно закону он не имеет права быть членом совета российского фонда, потому что ему запрещено находиться на территории России, — так объясняет суд свое требование.

Но дело странное: фонд не является российским. Он продолжает оставаться украинским юридическим лицом и должен оставаться таким в течение всего переходного периода до нового года.

— В этом нет никакой логики. Речь идет о какой-то кампании против нас, которую они ускоряют день за днем. Сначала те трое мужчин, которые сорвали флаг, на следующий день — обыск, еще на следующий — судебные приставы с решением о конфискации, а теперь штраф и это новое требование. Я не знаю, кто мог бы это остановить, по крайней мере, мы не можем. Единственным способом остановить это было бы народное восстание, но тогда они могут делать что угодно, это мы видим на востоке Украины, — с болью в голосе говорит Реза Шевкиев.

— Единственным вариантом остается подчиниться, иначе приставы вернутся на следующий день с новыми требованиями и даже еще большим штрафом, — считает он.

Здание освобождено и опечатано бумажными полосками на дверях. Крымские татары потеряли свое помещение. Еще несколько дней флаг Украины имеет право повисеть на фасаде. 30 сентября его уже нет, и больше нигде в Симферополе не увидишь украинский флаг.

Через несколько дней после обыска в Меджлисе Гуливер из университета приглашает меня и своих коллег Павла и Петра на ужин. Мы едем в бетонную советскую часть города немного за пределами центра. Расстояние между уличными фонарями большое, и дома выглядят немного ветхими, как обычно. Но интерьер квартиры вполне современный и богатый. Обеденный стол накрыт в гостиной — кухни в советских стандартных квартирах небольшие. В углу телевизор показывает украинскую программу новостей.