Александр Балыбердин - Былинки. Истории из жизни священника

Мне, в этом смысле, не так повезло. Я родился в 1967 году, когда еще были свежи воспоминания о хрущевских гонениях на Церковь. Папа работал директором дома культуры. Мама была врачом и происходила из «бывших», как тогда называли купцов, попов и кулаков, которых советское государство не жаловало. Семья была на виду, и крестить меня в детстве родители не решились.

Поэтому в школу я пошел некрещенным и долгое время не догадывался о том, что в г. Кирове, где к тому времени мы уже жили, есть действующий храм. Когда же я об этом узнал, оказалось, что в ту сторону нельзя не только ходить, но даже смотреть. Иначе придется выложить на стол свой комсомольский билет, аттестат и золотую медаль, которой у меня пока не было.

Однако оказалось, что свои планы на меня были не только у администрации школы, но также у Бога. Однако для того, чтобы Его план заработал, я должен был прийти в Его Церковь. Точнее, меня надо было туда привести. И вот как это произошло.

В первых числах августа 1983 года наш 9-а класс, с легкой руки родителей, отправился в круиз по реке Волге. На колесном (были такие!) теплоходе «Парижская коммуна» нам предстояло пройти от Горького, как тогда назывался Нижний Новгород, до Астрахани и обратно. Делая остановки во всех крупных городах, в том числе в Куйбышеве, ныне это Самара.

Помню, как в жаркий день, накупавшись до одурения в реке, мы отправились в город. Что было особенно ценно, без сопровождавших нас учителей и родителей, у которых, видимо, на этот день были свои планы. Неудивительно, что, первым делом, мы навестили ближайшее кафе, купив одну на всех кружку пива. После чего разбрелись по городу в поисках арбузов, которые в этих краях особенно велики и сладки.

Купив арбузы, я вышел из магазина и увидел перед собой церковь, большую и красивую. Это был Покровский собор, единственный на весь город действующий православный храм. Но тогда я этого не знал, и, просто, решил подойти поближе, а затем и вовсе переступил порог и вошел. Прямо так, с двумя авоськами в руках, в каждой из которых лежало по огромному арбузу.

Шла вечерняя служба. Церковь была полна, и люди по-прежнему продолжали приходить. Засмотревшись по сторонам, я не заметил как оказался посреди храма, в окружении людей. Неожиданно, как это обычно бывает в начале полиелея, из алтаря вышли священники и спустились с солеи в народ. Толпа сделала шаг назад, и я вместе с ней и так наступил кому-то на ногу.

Я обернулся. Передо мной стояла девушка, примерно моего возраста или чуть постарше. Я уже приготовился услышать от нее «куда прешь, болван!» или нечто подобное. Но вместо этого девушка смерила взглядом мою странную фигуру с арбузами в руках, улыбнулась и еле слышно произнесла.

– Извините!

После чего со мной случилось то, что в науке принято называть «когнитивным диссонансом». «Так вот какие они, верующие! – стоял и думал я. – Милые и добрые. Чего же тогда их гонят, и запрещают ходить в храм? Ведь я со своими арбузами, реально, отдавил ей ногу, а она… улыбается. Как такое может быть?»

Возможно, кто-то скажет, что это пустяк. Но, со временем, он помог мне понять простую истину: не важно, какая церковь – старая она или новая, большая или маленькая, с золотыми куполами или без них – она не от мира сего. Поэтому и люди в храме ведут себя иначе. Не как в миру, а как в Царстве Небесном, которое в этот момент и в этом месте приблизилось и засияло, и ты вместе с ним.

Но это будет потом, а пока, смутившись своей неловкости, я вышел из храма и зашагал в порт. Конечно, не зная, что сорок лет спустя вспомню об этом случае и напишу о нем. С надеждой, что та девушка жива и сможет эти слова прочитать. Ведь, если бы она поступила иначе, возможно, та встреча с Церковью стала бы для меня первой и последней.

Ощущение Церкви, как особой реальности, переживали должно быть все. Было это и со мной.

Весной 1987 года, возвращаясь домой после срочной службы в г. Переславле Залесском, я впервые побывал в Троице-Сергиевой лавре и был настолько потрясен, что на следующий год снова приехал в Посад с друзьями, движимый желанием поделиться тем, что довелось увидеть и пережить. По стране шагала «Перестройка». Как говорили в те годы: «Процесс пошел». Казалось, сам воздух был наполнен не только переменами, но также верой, надеждой и любовью. Чем же он еще может быть наполнен, когда тебе двадцать лет?

Я был некрещен. Мои друзья тоже. Но никто не возбранил нам войти в Троицкий собор, под сводами которого текла людская река к мощам преподобного Сергия Радонежского. Поплыли по ней и мы.

Очередь двигалась медленно. Настолько, что я смог разглядеть и храм и людей, среди которых были заметны две группы. Одни спокойно и молчаливо, внутренне сосредоточенно стояли в очереди к святыне. Другие оживленно бродили по храму, рассматривая иконы и фрески, переглядываясь и улыбаясь, иногда вполголоса о чем-то беседуя между собой. Прислушавшись, я понял, что это были иностранные туристы. Выходя из храма на соборную площадь, туристы весело щелкали языком и хватались за фотоаппараты, чтобы скорее запечатлеть огромную лаврскую колокольню, Успенский собор, нарядную часовенку над святым источником и прочие «достопримечательности».

Примерно через полчаса, сделав крутой поворот, очередь приблизилась к раке. Друзья куда-то отошли, и я теперь мог, не спеша, в тишине, нарушаемой только негромким потрескиванием свечей, разглядеть иконостас и Царские врата, справа от которых дивным видением из глубины веков приглушенно сиял точный список «Троицы» Рублева.

Я видел, как верующие, поднимаются на солею, ставят свечу, подходят к иконостасу и прикладываются к одной из потемневших от времени икон, а затем, перекрестившись, благоговейно припадают к раке с мощами преподобного Сергия. Вблизи раки очередь пошла быстрее, и уже была готова, как река, вынести меня на солею, от которой меня отделял только толстый канат из мягкого и теплого на ощупь, бардового бархата. Вот передо мной осталось двадцать, пятнадцать, десять человек…

Я шел вдоль каната и с каждым шагом все более ясно понимал, что не имею права переступить через него. Не имею права подняться на солею, зажечь свечу, приложиться к святыне. Научиться этому было нетрудно, и я уже выучил всю последовательность этих действий. Только, в моем случае, все это будет неправдой. Потому что я не крещен. Я – не христианин. Как говорили в старину – «нехристь». Поэтому и «Троица» Рублева, и преподобный Сергий, и этот храм, и горящие свечи, и монах, и все верующие находятся для меня за бархатным канатом, как по другую сторону государственной границы, и я, как иностранец, не имею права пересечь ее. Там, у раки преподобного Сергия – мой народ, но я не с ним. Мое место с иностранцами, охочими до всего необычного и улыбчивыми, но непробиваемо чужими. По крайней мере, сегодня.