Шамиль Валеев - Мемуары уфимского школьника

Потом, когда мне было уже лет десятьдвенадцать, дядя Рифкат уже сажал за руль своего «Беларуся», вовремя и бережно подхватывая мои попытки завалить его на обочину, а потом «у нас» появился даже свой «Колос», комбайн с двумя бункерами для зерна по бокам и жаткой аж шесть метров. Он был страшно шумный в работе – движок располагался за дверью кабины механизатора, в отличие от интеллигентской «Нивы», у которой кабина была сбоку и можно было слушать радио.

А молодые комбайнёры давали мне порулить и своими огромными машинами, а на рычагах управления были нарисованы заяц и черепаха, которые позволяли определять, что будет, если повернёшь рычаг в ту или другую сторону.

А ещё в комплекте у комбайнёра с завода шёл металлический термос, который позволял до вечера сохранить горячим тогдашний комбайнёрский «липтон»: чай, размешанный со смородиновым вареньем. Если пить прямо из его крышки, не обтереть губы от липкого, то скоро на них оседала пыль и соседский дядя Акрам, пытаясь со мной говорить порусски, смеялся: «У тибя усы, каг у ката».

А вот на урожай-83 дедушка уже не вышел: заболел раком желудка, поехал в Трускавец даже, лечиться в санатории, что ему не очень-то помогло. И в один из таких дней, между летом и осенью, ровно тридцать лет назад, на первом моём уроке с белым, уже прочитанным за лето учебником «Физическая география» меня выдернули ехать в деревню, провожать дедушку.

Кто-то подумал, что я, наверное, испугаюсь смотреть на покойника (на татарском это формулируется «жалеть будет»). И меня оставили в доме у тётушки. А я, дрожа от чего-то, смотрел оттуда, как зелёное пятно одеяла, в которое завернули моего исхудавшего коммуниста и фронтовика, быстро поднимается на уважительных руках деревенских мужиков третьей бригады на гору с нашим кладбищем. Где и мне, думаю, со временем нужно быть.

В январе 2012 года я нашёл в Сети его, то есть деда моего, Мидхата Абдулловича Багаутдинова (1915—1984), старшего сержанта, наградной лист на орден Отечественной войны второй степени.

Он взят из базы данных «ПодвигНарода» (www .podvignaroda.ru) – там наградные документы войны. Искать не так просто: нужны вариации фамилии, знание места призыва – В общем, все уловки использовать.

И теперь я знаю, что он был призван в июне сорок первого, в том же году попал на фронт, воевал в составе танкового подразделения. С сорок четвёртого – В 206-м отдельном корректировочном разведывательном Кёнигсбергском авиационном полку мастером по вооружению. Обеспечил 425 боевых вылетов Ил-2 без единого отказа вооружений. Служил подо Ржевом и брал Кёниг, был трижды ранен.

Примерно за пятнадцать минут была раскрыта тайна моего детства – кто такой молодой лётчик, капитан Грязнов, о котором дед рассказывал иногда за вечерним чаем с душицей и молоком. Его дед тащил из-за линии фронта после того, как их сбили в 1944 году, а тот предлагал не мучиться, пристрелить его и пробираться к своим в одиночку. Так шансов на спасение было больше. Не пристрелил, дотащил. И не зря.

Удалось разыскать телефон родственников К. В. Грязнова. В тот же вечер дозвонился до потомков гвардии капитана Грязнова. Узнал подробности его дальнейшей службы.

Кирилл Васильевич Грязнов через год после этого удостоился звания Героя Советского Союза (24.03.1945, медаль №4198), дослужился до полковника, умер в 2000 году. Можно ли было им устроить встречу году в восьмидесятом? Я не знаю. Сейчас бы – легко. Только встречаться уже некому…

В том же году, в той же базе данных «Подвиг народа» нашёл ещё один наградной лист моего деда, отца моей матери. Там написано, за что мой дед награждён медалью

«За боевые заслуги». Не орден Победы, конечно, но награда достойная и заслуженная. Серебряная по исполнению. Явно выше, чем массовые юбилейные или «за взятие». Хорошая награда для гвардии сержанта. Первая в жизни государственная награда для сына раскулаченного репрессированного священнослужителя Абдуллы, который освободился после выписанной «десятки» только в 1943 году, я думаю, была очень важной. Сначала медаль, потом – орден. Членство в ВКП (б). Восстановление в попранных правах.

Маршал Советского Союза И. Баграмян, про которого часто с восхищением рассказывал дед Мидхат, писал про неё (медаль

«За боевые заслуги») и про медаль «За отвагу»: «Когда такая медаль украшает грудь человека, сразу ясно: доблестно, храбро воевал солдат! Мне не раз доводилось на фронте от имени государства награждать отличившихся. И прямо скажу, не было случая, чтобы солдат посетовал, что вручили ему не орден, а медаль. С волнением и гордостью принимал он награду и в новых боях сражался ещё лучше».

Я про неё знал, может, даже руками трогал, играл, когда был маленький.

Кто её потерял, интересно? Надеюсь, что не я.

P.S. Здравствуй ещё раз, дедушка! Это я, Шамиль. Твой старший внук, которого в одиннадцать лет не взяли на твои похороны, чтобы впечатлительный мальчик не испугался родного мертвеца. А я стоял и смотрел из двора наших родственников, куда меня определили на постой в день твоих похорон, как несли тебя на специальных носилках на гору, укутанного зелёным таким детсадовским каким-то одеялом.

По одной из известных мне версий, 15 сентября 1916 года родилась моя бабушка, мама мамы Хадича Файзрахмановна Ахметшина.

Она всю жизнь проработала продавцом в системе потребительской кооперации, в сельском магазине-сельпо. Всю жизнь боялась ошибиться на две копейки или что её обвинят в обсчёте или обвесе. Слово «ревизия» висело в воздухе, хотя я родился, когда ей уже было 58 лет (на 15 лет больше, чем мне сейчас). Начальником у неё в райпо был Турьян Дусалимов, отец главного почтмейстера постсоветской Башкирии.

Она была замужем, но не уверен, что расписана с Мидхатом Абдулловичем Багаутдиновым, 1915 года рождения, от которого родила восьмерых детей. Из них выжили трое: девочка 1949 года, девочка 1954 года и мальчик 1959 года.

Я у неё был первым внуком и оставался единственным с 1973 по 1982 год. За это время она меня один раз обозвала Мэджнуном, один раз пригрозила шлёпнуть мокрой тряпкой (на словах, без замаха). Остальное время – купала в любви.

Помню, как будучи пятилеткой, шутил по-детски. Бабушка спрашивала: «Сиңә ничә яшь тулды?» («Сколько тебе лет?»). А я кокетливо обманывал, что четыре: «Миңә дүрт яшь!» – И заливисто хохотал. И так несколько раз подряд, и каждый раз бабушка начинала уговаривать, что я уже большой, пятилетний. Меня ещё тогда брали с женщинами в баню, я видел, как бабушка расплетала свои косы и мыла голову катыком. И ещё мне рассказывали про хорошую девочку Чулпан, которая родилась у соседей и совсем не плачет, когда в глаза попадает мыло. Мне в основном не нравилось, что в бане душно, и мне не разрешали сидеть на «тупсе» (широкой и массивной пороговой доске), потому что из-под двери тянуло холодом.