Глеб Пудов - Письма без адреса

Сегодня я буду краток. Боюсь отпустить ручку в свободный полёт и напрячь твои зрение и мозги. Мне в этом смысле нельзя потакать. По интеллигентской привычке начну учительствовать и проповедовать, думая, что кому-то это надо и кому-то поможет. Как тот Франциск перед птицами. В итоге, как обычно, добьюсь обожествления и отчуждения. Как всегда… Посему буду заканчивать. Аминь.

Г.А.

P.S. Аллергия действительно на окружающую действительность. Ты, вероятно, права.

Здравствуй, дорогая Энн!

1. Лежу на ветхом мостике около Сергиевского скита на о. Большая Муксалма и пишу тебе эти строки. В некотором смысле, место это можно назвать краем Ойкумены, ибо возможность встретить здесь человека практически сведена к нулю.

Птицы меня не боятся.

Я не чувствую на Соловках хронических одиночества и безысходности. Недавно понял, отчего это происходит. Природа здесь такова, что я как бы присоединяюсь к общему хору безысходности и одиночества. И таким парадоксальным образом становлюсь частью целого.

Природа здесь существует сама по себе, без человека она вполне представима. Этакий рай до того божьего акта творения, в результате которого мир получил своего разрушителя и осквернителя (то бишь человека; заметь, где человек, там нагажено во всех смыслах). Здесь яснее других мест на Земле чувствуешь, что человек – вовсе не царь природы. Он – очередной лже-Дмитрий, самозванец. Тут как бы нет времени. Разумеется, в посёлке есть изменения: новый дом построили, старый снесли etc., но стоит выйти за пределы посёлка, – всё, время остановилось.

Вечность в чистом виде.

Смотрю на облака, лёжа на спине. По красоте они сравнимы с вологодскими. Фамилия моя происходит из Вологодской губернии, может быть, поэтому меня всегда так тянет на Русский Север? В XVIII веке тысячи людей оттуда бежали на Урал. Хотя нет, не бежали, а приходили. Бежали из центральных губерний. На Русском Севере не было крепостного права, в отличие от Центра.

Итак, облака. Белые, перистые, напоминающие шкуру дракона, с которым нехорошо поступали герои многих народов. Облака не двигаются, словно приклеенные. Вообще им свойственно позёрство. Они любят быть не просто облаками, а сюжетом стихотворения, например. Такова их особенность.

А я уже собираюсь обратно, к монастырю.

Мой «железный конь» отдохнул. Хотя по тому, как он себя сегодня вёл, ему более пристало звание «железного козла». Вечереет. Джинсы высохли и стали «деревянными». Когда я собирался, в спешке забыл переодеть джинсы на более дырявые штаны. И вот первых больше со мною нет, не подлежат даже приблизительной реконструкции, ибо дорога на Муксалму – запоминающаяся песня, из которой ни слова не выкинешь. Джинсы, выдержавшие киевскую горилку, стамбульский чай, стокгольмский капучино, не вынесли местных природных условий. Пали жертвой моей несобранности.

2. Сегодня второй день моей поездки. Утро. За окном – бледный мир, состоящий из туч, моря и пожухлой зелени. Мёртвая тишина. А в Петербурге сейчас – рабочее утро: треск, шум, вонь, мат (всё же – культурная столица). Здесь этого нет. И слава Богу. Здесь я один и никто от меня ничего не ждёт. Как у Бродского: «как хорошо, что на земле меня никто любить до смерти не обязан» (кажется, неточно, но смысл сохранил). Впереди – чай в немилосердно остывшей за ночь комнате и путь на Секирную гору. В годы СЛОН там находился женский штрафной изолятор. Прекрасны сии места, да смертью пахнут. До вечера, прекрасная Энн.

…Провёл чудный день вдали от посёлка. На велосипеде уехал далеко-далеко. Так далеко я, кажется, на Соловках ещё никогда не заезжал. Обнаружил невероятные места. Их совершенство ещё более подчёркивалось полным отсутствием людей. Как всегда. Представь: зеркальная гладь озера, в которой отражаются тучи; птицы, беззвучно летящие над водой; жёлто-красная листва деревьев и – надмирный покой. Тишина. Страшная тишина. Вокруг, под ногами, – море черники и грибов. Мшистые валуны фланкируют общий пейзаж.

Я долго сидел на берегу. Мысли в голове ползали, как тараканы в гнилой крестьянской избе. Но потом стало легко-легко, я даже немного начал любить людей.

Секирная гора совершенно «убила», и это «убийство» началось ещё с посёлка. Церковные власти используют труд строителей из Средней Азии (вероятно, в погоне за дешевизной, как и светские правители). Я ничего не имею против граждан Средней Азии, но не здесь. Поднимаюсь к вершине Секирки, роса блестит на листьях, в тишине ветер качает ветвями елей, и вдруг слышу таджикскую речь. Какой-то узкоглазый гражданин, сидя на деревянной лавочке у могилы, рядом с которой указано «25 человек», преспокойно разговаривает по сотовому телефону! Это было подобно страшному сну.

Завтра по плану идти пешком в леса с рюкзаком, полным одежды и еды, на весь день. Почему пешком? Потому что некая часть моего тела наотрез отказывается садиться на велосипед в ближайшее время. Пусть – зато все леса и озёра будут принадлежать мне. Смогу хоть песни петь…

Г.А., Соловки.

Здравствуй, здравствуй, дорогая Энн!

Как обещал тебе, расскажу о своём острове. Сейчас поздний вечер. Ты уже спишь, а я разговариваю с тобой. Такие преимущества дарят отечественные просторы. Здесь страшно похолодало, пальцы слушаются не идеально, поэтому заранее прошу прощения за почерк, который типичен не для искусствоведов, а для престарелых эскулапов.

Строго говоря, это и остров и полуостров. Сегодня он стал полуостровом, а когда вода в море поднимется, он опять станет островом. Люди там бывают редко, из всех следов их жизнедеятельности я обнаружил только несколько пластмассовых бутылок, по возрасту годящихся мне в бабушки. Поседевший от впечатлений маяк лежит на боку всем своим скелетом. Видимо, это всё, что связывает остров с человечеством. По форме он напоминает корабль, снизу – валуны, а верх покрыт очень мягким мхом, весьма пригодным для долгого лежания. Я сделал уборку на острове и почувствовал себя Адамом.

Остров необычайный.

Он находится как бы внутри основной «флотилии» островов и является их флагманом. Впереди него – только море, необъятное Белое море. Забыл упомянуть, что на острове находится камень подозрительно правильной формы. Вообще это место идеально подходит для языческого капища. Возможно, оно там и было в древности, пока не пришли христиане и с помощью ангелов не прогнали аборигенов.

Заметил, что при описании Соловков слово «вечность» – одно из самых частых. И это справедливо. Здесь действительно происходит, на мой взгляд, соединение, пересечение Временного и Вечного. Неслучайно на соловецких островах обнаружено множество древних лабиринтов, капищ, «календарей» и т. д. Вообще Соловки раньше называли (у древних народов) Островом мёртвых. В этом жутком названии скрыта изрядная доля истины. Время течёт здесь иначе. Здесь многое иначе. Почти нет лишнего, случайного. И люди совершенно другие. Да, многие – алкоголики. Но у них есть причина: страшная безысходность и порождаемая ей тоска сквозят здесь во всём. Берёзы толщиной с мизинец стелются по земле, огромные валуны как могильные камни усеивают леса и берега озёр.