Иветта Давыдова - Мечты сбиваются. Сборник рассказов

Человек с «Дикого Запада» действительно прилетал ночью. И вот наступила та ночь. Мы его встретили и привезли домой. Днём он осваивался, знакомясь с интерьерами нашего небольшого частного дома, распаковывал сумки. Среди привезённого, помимо одежды, личных вещей вроде зубной щётки и шлёпанцев, в комнате материализовались несколько упаковок влажных салфеток Kleenex, бинты, чудны́е тогда лейкопластыри под цвет кожи, вата и множество рулонов туалетной бумаги.

– Зачем ты вёз через океан туалетную бумагу? – не удержалась я.

– Нам сказали, у вас ничего нет, даже туалетной бумаги.

– Всё у нас уже есть, – радостно солгала я гостю, а у самой поплыли пред глазами картинки из совсем ещё недавнего прошлого, где местные мужики бодро шагали по центральной улице города, обвешанные гигантскими бусами из рулонов вожделенной «туалетки», добытой в долгих нервных очередях. Многое уже было в свободной продаже, особенно туалетная бумага, и даже памперсы. Бумагой завалили местные кооператоры, импортные памперсы везли грузовиками из Москвы. По дорогам гоняли подержанные иномарки с германских автосвалок – «шротов». Не было только телефонов. Не мобильных, нет. Кто о них тогда знал? Не было обыкновенных домашних. Телефон в частном доме, да и во многих «хрущёвках» и «брежневках» по-прежнему оставался недосягаемой роскошью и привилегией генералитета, профессуры и бывшей партноменклатуры. И за этот вот телефон, точнее, за его отсутствие, мне стало невыносимо стыдно перед человеком из «мира наживы и чистогана». В их «тлетворных» фильмах про начало двадцатого века герой, путешествуя по пыльным дорогам прерий, мог остановиться на обочине и позвонить в любой конец страны с торчащего из-под земли столба с аппаратом. А мы в своём краевом центре Кубани – житнице и «жемчужине России» – проживая в двух кварталах от центра города, тащились несколько остановок до ближайшей телефонной будки с зачастую сломанным автоматом, который тем не менее сжирал дефицитную двухкопеечную монетку. Я понимала, что нашему американскому гостю предстоит проходить то же самое, и стыдилась за космическую державу.

Потом Натан выудил из своего большущего чемодана длинный тонкий пластиковый шприц с причудливыми красными полосками, вручил его мне и заговорщически произнёс: «Отдашь врачам, если мне станет плохо». Мысль о том, что ему может стать плохо, как-то раньше ни разу не посетила меня. Я спешно оглядела его долговязую фигуру, доходяжную сутулость, бледную до голубизны кожу, впалые щёки на вытянутом лице, длинные костлявые пальцы рук в слабых веснушках, и мне стало страшно.

В тот же вечер стихийно устроился небольшой приём, чтобы диковинный гость без отлагательств вкусил русского гостеприимства и широты загадочной русской души.

Дело было в последних числах августа. В пору отсутствия кондиционеров и даже больших напольных вентиляторов это было драгоценное время кубанского климата, когда период нещадной круглосуточной жары сменялся умеренно горячими днями и комфортно-тёплыми ночами.

Стол накрыли во дворе. Усадили в уголок сынка. Оказывается, у тех, кто не был вырезан на семьдесят лет из жизни человеческой цивилизации, и давно пользовался программой Student exchange, членов принимающей семьи было принято называть мамами, папами, сёстрами и братьями. Наш деточка приехал учить русский язык и историю казачества в Кубанском университете, но в первый день знакомства из русского он ограничился лишь ломаным «здравствуй». К вечеру наши подозрения развеялись окончательно: мальчик решительно больше ничего не знал по-русски. Коммуницировать пришлось мне. Мне, с моим классическим британским. Мне, привыкшей лишь к рафинированной речи чтецов текстов в лингафонном кабинете факультета иностранных языков. Мне, четыре последних года простоявшей у «мартена» на кухне и специализировавшейся в основном на стирке вручную пелёнок и ползунков до совсем недавней покупки автоматической стиралки, – мне выпало работать синхронным переводчиком с американского английского! Было трудновато. Натан доброжелательно подстраивался под мои просьбы повторять помедленнее, и за три с половиной месяца его квартирования трудности перевода благополучно растворились в моей обильной языковой практике.

Сколько тогда было диковинного! Да сколько? – Всё! Жгучее желание прикоснуться к некогда запретному, к невиданному, к неслыханному в день приезда Натана несло к нам гостей.

Собиравшиеся чувствовали себя героями русской сказки «Теремок»: сидя за столом, мы слышали шелест тормозов очередной подъехавшей машины и устремляли глаза на ворота. В проёме калитки появлялась сперва голова, привычно вопрошая «Приехал?» Через секунду, самостоятельно выхватывая взглядом незнакомца, хозяин головы переступал через порог, одной рукой призывно махая остававшимся в машине, в другой руке держа бутылку водки. И так несколько часов подряд: тормоза – скрип калитки – голова – бутылка водки.

Заходили, усаживались на подставляемый стул. Потом табурет. Потом скамейку из гаража. Усаживались и на некоторое время замолкали, откровенно рассматривая «экспонат». Тут же перед каждым новым гостем появлялась тарелка, в ней образовывалась еда, звучало русское «наливай!» и американское «чу-чут». «Чу-чут», – произносил американец каждый раз, выставляя вперёд открытую ладонь, как бы преграждая бутылке путь к своей рюмке, но каждый новый посетитель всё равно наполнял всклень. Пили до дна. С каждой новой подносимой американцу чаркой, его взгляд мутнел сильнее, в то время как голос на «чу-чут» – слабел. Он послушно выпивал с каждым, улыбался, доброжелательно кивал, если кто-то пускался в долгие монологи, и старательно, через меня, поддерживал диалоги. В какой-то момент внимание гостей отвлеклось от Натана общими разговорами всех со всеми. В это время наш американец как-то неестественно выпрямился на стуле и начал производить телом волновые движения, будто внутри у него что-то ожило и заворочалось. Один из гостей это заметил, подскочил, сгрёб американца со стула и поволок в дальний угол двора, где под техническими кранами стояло ведро. Когда американец отфонтанировал выпитым и съеденным, его провели в комнату и уложили на диван. Народ вернулся к столу, но градус веселья заметно снизился. Натан лежал мертвецки белый, признаков жизни не подавал, и, если смотреть из дверного проёма, не дышал. Я стояла в этом самом проёме, боясь приблизиться. Голову долбили мысли: пора ли вызывать скорую? куда я сунула тот самый шприц? как же неловко получится, если он умрёт в первый же день! от алкоголя! нас посадят?

– Не вздумай вызывать скорую, – кто-то из гостей, похоже, прочитал мои мысли, подкравшись сзади. – Отлежится.