Иветта Давыдова - Мечты сбиваются. Сборник рассказов

– А если не отлежится? – отозвалась я, и новая ледяная волна окатила мои ослабевшие конечности.

Но он отлежался. И не пил крепкого пару месяцев, до самого того дня, когда они шумно завалили домой с Мэтью – его лучшим другом из группы – и тот, с радостным криком вытащив из большого кармана своей зимней куртки солидную бутылку «Havana Club», пригласил нас к столу.

– Никогда не пили кубинского? – искренне удивилась я. – Куба – это ж рядом с вами. У вас что, нет этого рома?

– Рома нет. Есть эмбарго, – на уже тогда сносном русском закричали они в унисон.

Это приглашение к совместному распитию означало потепление в наших персональных американо-российских отношениях. Вообще, лёд долгой политической борьбы растапливался сердцами простых людей. Дело в том, что ещё до приезда обменных студентов организаторы предупреждали нас, что у американцев не принято угощать и угощаться. Тогда им пришлось посвятить нас в некоторые тайны национальных особенностей. Так нам были откровения, что знаменитая американская улыбка, улыбка-бренд – вовсе не от душевной широты или переполняющего счастья, а исключительно из вежливости и демонстрации успешности, мнимой или подлинной – не важно. Так же настоятельно не рекомендовалось верить в повсеместное «I love you» (ай лав ю), поскольку оно тоже говорилось не от избытка искренних чувств, а лишь в знак благостного расположения к собеседнику. Предупреждали, что, если наш постоялец купит себе что-то из еды помимо того, что мы обязаны были ему готовить, это не означало, что он станет с нами этим делиться. Но парочка недоразумений всё же приключилась.

Буквально ко второму или третьему со дня приезда обеду (обедали и ужинали мы всегда вместе, семейно) Натан купил кока-колу. Хлынувшие в то время на наш продовольственный рынок импортная газировка, чипсы и всякие суррогатно-шоколадные «марсы» -«сникерсы» моими усилиями старательно обходили домашний стол. Дочке было всего четыре годика, её организм особенно тщательно оберегался от всякого рода ненужностей, хотя детский сад и телереклама творили своё чёрное дело, подтачивая строгое родительское «нет», и делая запретный плод с каждым разом слаще.

Мы уже склонились над тарелками, когда жестом человека что-то забывшего, но вовремя вспомнившего, Натан поднял вверх палец. Он метнулся к холодильнику и выволок оттуда полуторалитровый пластиковый пузырь кока-колы. «И когда только он успел туда его затянуть?» – удивилась я. Наши вилки продолжали курсировать между ртами и тарелками, а он достал из шкафа стакан, поставил перед собой, налил в него кока-колы, завинтил крышку обратно, бутылку отправил под стол, себе в ноги. Отпил коричнево-белой жидкости с неугомонными пузырьками, причмокнул, вернул стакан на стол и принялся за еду. Первым тишину застолья нарушил муж громким покашливанием, но я наблюдала за дочерью. Она сидела с открытым ртом, совершенно окаменевшая, зажав в руке вилку на полпути к тарелке. Не скажу, сколько по времени длилась эта немая сцена, но американец продолжал энергично есть, с лёгкой улыбкой обмениваясь с нами взглядами.

– Я т о ж е х о ч у к о к а-к о л у! – наконец громко, медленно, членораздельно произнесла дочь.

– Это кока-кола Натана, а тебе она вообще не нужна, – затараторила я.

– Я т о ж е х о ч у к о к а-к о л у! – дочь начинала напоминать взрывной механизм с тикающим устройством.

– Доча, потом обязательно купим. Вот после обеда пойдём и купим… – включился в ситуацию папа.

Дочь продолжала сидеть, застыв с вилкой в руке, будто приведённой в боевую готовность, с глазами, залипшими на стакане Натана, и только губы двигались, повторяя: «Я тоже хочу кока-колу».

Наше замешательство заметил «сын». Коротко выяснив суть дела, он спешно поделился кока-колой с «сестрой», достав бутылку из-под стола. Мне же после обеда «нагорело» от мужа, мол, как же так, «что это вообще такое было?» Но настоящий гром грянул примерно на следующий вечер.

Американцу общаться без меня было не с руки: у мужа в активе был неплохой немецкий, но катастрофически ни слова по-английски. Ни расхожее «окей», ни «гуд», ни «гудбай» не посетили его уста ни разу в нашей достаточно долгой совместной жизни. После приезда Натана он частенько бурчал: «Чувствую себя как в оккупации».

Поздно вечером, после праведных кооперативных трудов, поужинав, муж сидел во дворе, покуривая. Натан подсел рядом. Некоторое время они сидели молча. Вдруг Натан нарушил тишину тёплого сентябрьского вечера словом «пиво». Он поднял руку и сделал несколько движений, словно прикладывал ко рту воображаемый стакан. Муж понимающе кивнул, но бессильно развёл руками: пива нет, угостить не могу – магазины закрыты. Тогда мы и представить не могли, что магазины могут работать круглосуточно. У американца русский был ниже «уровня выживания». Он радостно ткнул себя пальцем в грудь, и отправился в дом. Вернулся с алюминиевой банкой пива, уселся на прежнее место. Под его костлявыми пальцами баночка сделала «пссс», он удовлетворённо отпил из неё глоток и добродушно улыбнулся мужу. Тот, не разделив сибаритской радости гостя, прошёл в кухню, открыл холодильник и увидел на боковой полке две банки точно такого же пива. Надо признаться, за всё время пребывания американца в нашем доме, я никогда не могла усечь, когда он успевал покупать и размещать продукты в холодильнике. Обнаружив запасы, муж направился ко мне в комнату.

– Значит так, – полыхал он, – объясни этому… ему, что я не потерплю в своём доме издевательств над собой.

Я, не понимавшая, о чём, собственно, речь, но знавшая крутой нрав мужа, забеспокоилась.

– Что ты как маленький! – разобравшись, возразила я ему. – Нас предупреждали, вспомни.

– Мне плевать, о чём предупреждали! – свирепел муж. – Как хочешь объясняйся с ним, но чтобы в моём доме такого больше не было! Или пусть идёт жить к другим!

Конечно, я не стала ничего говорить Натану, да и, к всеобщему счастью, поводов больше не было. А с напитками приключился ещё один случай, на моей памяти последний.

В ту пору страну наводнили мелкие пакетики «сухого сока». В нескончаемой телевизионной рекламе каждые пять минут по экрану полз как бы обезумевший от жары и жажды комедийный актёр Стоянов, находил в раскалённом песке пустыни спасительный термос, из термоса высыпался песок с запиской, которая рекомендовала «просто добавить воды». Пакетики «инвайтов», «зуко» и «юппи» были безумно популярны. Их разводили в турецкого стекла графинах и кувшинах и подавали к праздничным столам. Я уже тогда чуралась еды из пробирки, и в нашем доме такого не водилось. Но припасливый Натан, как-то обнаружив в потайных карманах своего чемодана парочку пакетиков, приволок их на кухню. «Kool-Aid» – сообщала задорная надпись. Это был настоящий американский «сухой» напиток. Как всё самое передовое, продвинутое, новое, что добиралось до России всегда с опозданием, – технологии, лекарства, мода – этот «кулэйд» тоже появился в наших краснодарах, но сильно потом. Нашему семейству не повезло раньше, и мне пришлось притащить кувшин, а дочь, наоборот, от стола оттаскивать. Я бы предпочла, чтобы как раз вот этот свой «кулэйд» Натан пил без нас, но, видать, проникнувшийся ошибками прошлого, он настойчиво нас угощал. Дочь в нетерпеливом предвкушении удовольствия уже торчала у стола, наблюдая за руками высокого неуклюжего блондина, сотворявшего для неё небольшое химическое чудо. Получившуюся в результате соития воды с пакетным порошком смесь дико-розового цвета Натан разлил по стаканам. Я наотрез отказалась. Дочь же крепко схватила поданный ей стакан и немедленно впилась в него губами. Долго потом вокруг рта сиял розовый ореол. Пока готовили напиток, немного пролили на стол. Дефицитная и достаточно дорогая клеёнка, которой было модно покрывать столы, и которую я выбросила не скоро, до конца своих дней хранила несмываемый розовый круг, намертво въевшийся в место, где стоял графин.