Клара Скопина - Мы дети войны

Во время прохождения службы в рядах Красной Армии – Эстония

Ответ на мой запрос за №433340 от 13/XI – 43

Прошу Вас сообщить о брате по адресу:

г. Свердловск, 12, УЗТМ, ул. Ильича, 6, кв.23

Скопиной Галине Николаевне

Призван в 1939 году 7/IX

10/XII – 43г.

29/III – 44г.

Запрос сделан РВК в феврале 1947г.»

Думаю, этот с двух сторон исписанный листочек (бумагу даже для нас, школьников, добывали с трудом, тетрадки делали из оберточной бумаги, из каких-то чудом сохранившихся остатков старых тетрадей; даже табели мы делали самодельные из чего поприличней и попрочней) – мамин, чудом выдержавший эти 76 лет, был копией документа, с помощью которого разыскивала Валю семья. А посылали свои запросы мама и тётя Нина, сёстры. Ответ год за годом приходил один: «В списках убитых, умерших от ран, пропавших без вести не числится». А устно и маме, и тёте военком с глазу на глаз однажды объяснил: «А какого вы ждёте ответа?.. В июне началась война, в августе последнее письмо, брошен под Москву, командир танка… Да ведь танки тогда под Москвой горели, как спичечные коробки! Что же можно ответить? Что сгорел в танке?..»

А мама и тётя всё писали и писали – уже ради бабушки, она всё же ждала и ждала! А вдруг попал в госпиталь, потерял память, или в плен попал? И только меня иногда спрашивала: «Кларочка, ты веришь, может Валечка вернуться?». Я её просто обнимала покрепче: «Бабушка, чудеса ещё не прекращаются, он живёт у всех нас в сердце…».

Ожидание так и останется с ней, до конца.

…А пока мы бежали и бежали по чёрному морозному ночному Свердловску.

…Бежать нам ещё далеко, трамвай в это время не ходит. Очень сильный мороз. Я чувствую тёплую руку бабушки, она крепко сжимает мою ладошку, словно я прямо сейчас брошусь в бега. И мне совсем не страшно. Рука бабушки всегда горячая, даже без варежек.

Вот это мгновение – моя рука в горячей, храброй бабушкиной – подарок на всю жизнь.

Моя бабушка – Александра Степановна Вишнякова.

…Я бегу из школы вниз по нашей улице Обсерваторской. Тьма-тьмущая. Мы учимся в третью смену, поздно вечером. Из моей красивой и просторной двадцать второй уралмашевской, где мама работала секретарём и библиотекарем, а ещё вела кружки рукоделия, меня перевели в тридцать восьмую на окраине города. Родители домой приходят только спать. К нам в комнату подселили эвакуированного мужчину (это называется «уплотнение»). И меня с другим внуком Борей – сыном дяди Алёши, который служил на Дальнем Востоке и уже был тяжело ранен в стычке с японцами на Халхин-Голе, – переправили к бабушке. Борьку я вожу в заводской детский сад. А кода он болеет (часто!), хожу забирать его обед, несу его в судке с тремя отделениями (дедушка сам сделал). Чтоб только не поскользнуться, не упасть, не уронить суп, омлет из яичного порошка и компот, ведь больного Борьку котлетами из картофельных очисток трудно на ноги поставить…

Из школы в темноте идти страшно, ничего не видно, и тут по ноге что-то бьёт с дикой силой. Кто-то с противоположной стороны улицы метнул полено в меня. Я вскрикиваю и плачу, – почему-то тихо, наверно, чтобы ещё хуже чего-то не произошло. И тут из темноты – бабушкин голос: «Это ты, Кларочка? Я здесь, бегу!». Она бежит из темноты мне навстречу – маленькая, худенькая и кричит в полный голос: «Кто тебя обидел, я ему сейчас башку оторву!». А она – может! Я смеюсь сквозь слёзы. Подумаешь, полено! Она ради меня всё может, моя бабушка!

Мгновение, мимолётность.

С началом войны рухнуло всё так хорошо сложившееся – моя музыкальная школа, моя родная двадцать вторая, ансамбль песни и пляски, где взрослые десятиклассники таскали меня, маленькую плясунью, на плечах, когда я засыпала после концертов в госпиталях, где лечились раненые в боях с белофиннами. Почему брали меня с собой взрослые ребята? «Потому что ты, кроха, их до сердца достаёшь, у них ведь дома где-то свои такие дети! Понятно?»

Наш школьный театр. Наш школьный хор. Семейные выезды по воскресеньям в тайгу или на озеро Балтым. Всё ушло!.. Какие выезды? Взрослые работают круглые сутки. Город в затемнении. Война.

Редкая фотография меня в школьном театре.

…У бабушки в заводском дворе стояло несколько двухэтажных домов и длинный барак. За сараями тянулись длиннющие ровные картофельные грядки заводских семей – целое поле. Раздолье! Спасение! Сажаем картошку, проживём.

Отвести Борьку в садик, помыть пол, последить за печкой, выгрести тяжёлую каменноугольную золу, пока бабушка с 6 часов утра стоит на морозе в очередях, отоваривая карточки, – 300 грамм чёрного с лебедой хлеба на человека, или строчит за машинкой солдатские ватники, – ко всему я привыкла быстро.

Мне нравилось с бабушкой стирать бельё, в пристроенном рядом с её большим корытом моём маленьком, специально сделанном дедом (он на все руки мастер), на специальной маленькой рифлёной доске. Хотя как-то я в кровь простирала руки – стирали грубой содой, мыло было не достать уже давно.

«Чистота – это красота!» – говорила бабушка. Или наоборот: «Красота – это чистота». И опять бралась за стирку: днём соседи любили постоять у её окна на первом этаже и посмотреть на белые вышитые занавески (ажурный узор назывался «ришелье»). Это – в войну? В голод и холод? Да! «Нельзя позволить сломать нашу жизнь внутри нас, в душе. Никому! Понятно?» – говорила мне бабушка.

Чистота – это красота. И наша личная тоже. В 5 утра, затемно, мы всей семьёй идём пешком в городскую баню занимать очередь. Часов в 8 мы попадаем в зал с каменными скамейками, кранами горячей и холодной воды, душевыми кабинками. После мороза – это и описать невозможно. После бани – квас, если хватит терпения выстоять ещё одну очередь. Спасибо городу, он понимал, что такое чистота для нас! В войну. В голод и холод.

Бабушка и Боря

…Мы идём с бабушкой от мельницы, где под мостом на больших камнях стираем половики, – вода плескалась до колен, потоком падая на камни, и женщины выбивали по-старинке одеяла, коврики, рабочую одежду. На плечах у бабушки – большое коромысло с двумя корзинами, у меня – маленькое с маленькими корзинами (опять же руки деда позаботились!). Плечи ноют, но я ни за что об этом не скажу, – гордость распирает меня: я как большая!