Клара Скопина - Мы дети войны

Мгновение. Мимолётность.

Как я «не боялась».

Я, конечно, не думала, что эхо той нашей «самоуправной» с бабушкой жизни будет отзываться на всех «этапах» моей собственной жизни как великий помощник и путеводитель. Если нас «контролировали» бы в наших решениях «великих стирок», моей хозяйственной возни с печкой без бабушки, дежурств в госпитале около тяжелораненых, я бы не была так готова к поворотам своей непредсказуемой судьбы. Спасибо маме, она полностью доверяла бабушке, её мудрости и решительности! А что касается отца, так он просто обожал бабушку. Иначе, чем «мамашенька», он её не называл! Первый утренний чай в 6 часов, перед его работой, если она ночевала у нас, он подавал ей, – а конкурентов у него по чаю не было!

Я училась у старших главному – продолжать искать и находить выход в самых непредвиденных обстоятельствах. В безденежье (мы ведь не брали взяток, а зарплата не резиновая, и подтянуть пояс потуже – не катастрофа), уже в сибирском журналистском фронтовом собкоровском житье при пустых магазинных полках; в воронежском житье, где уже четверых детей надо было достойно одеть и накормить на одну невеликую зарплату «Комсомольской правды».

И вот уж где пригодилось бабушкино и мамино умение «из ничего сделать конфетку»: сшить, связать, вышить, и соседи спрашивали мою младшую дочку: «Мама-то, наверное, за границей в командировке была? Такое красивое платьишко тебе привезла!». А Алёночка со всей чистотой своих шести лет с наивной гордостью отвечала: «Это она из своего пальто мне сшила!».

Мама – Галина Николаевна

Папа – Павел Григорьевич.

Господи, да сколько же я видела этих «из ничего» сшитых пальтишек, когда соседки прибегали по очереди к бабушке и плакали: не в чем ребенку на улицу выйти! «Да тащи ты мне какую-нибудь старую юбчонку, сварганю я твоему пальто. На подклад Борькина рубашечка пойдёт, она ему мала стала. Ваты я наскребу, от курток что-то осталось. Чего реветь-то! Училась бы шить, слезами не оденешь! Руки-то зачем Бог дал?»

…И вот мы идём с бабушкой от мельницы, и коромысла скрипят, и я впервые чувствую: да ведь я уже и одна могу пройти этой дорогой! Я – большая! Мне тринадцать!

…И однажды, когда мою младшую Алёночку пригласили 8 марта на радио в детскую передачу в Воронеже, где ребятишки говорили о мамах, журналистка её спросила: «А какое хобби (ну, любимое занятие!) у твоей мамы?»

Бедная журналистка! Она ждала с интересом, – ведь мама долго-долго работала собкором «Комсомолки» – от Ледовитого океана до Тувы – места рождения Енисея, от Урала до Черноземья, в десятке стран побывала в командировках… «Так какое любимое занятие у мамочки, Алёночка?» – повторила журналистка.

«Стирать бельё!» – бодро ответила дочка.

Солнце моё! Ведь на её глазах творилось чудо: без стиральной машины (купить было негде, «блат» себе запретили) каждый день руками надо постирать на шесть человек, и отполоскать, и развесить… Лучше не вспоминать!

Просто я любила жизнь и своих детей в ней, самых красивых и самых чистых. «Красота – это чистота!» Вот он голос бабушки из дали времени! И «Чистота – это красота!»

И этот голос до сих пор управляет мной: в свои 89 я ничего не могу с собой поделать, – благо стиральная машина теперь есть, её, прекрасную «Вятку», подарила старшая дочь, Наташа. В один прекрасный день позвонили в мою московскую дверь, и молодой человек сообщил: «Вам доставка! Распаковать? Это стиральная машина! Распишитесь в получении, вот здесь…».

Господи, это Наталья, старшая дочка, вспомнила о моём любимом занятии. Хобби! Времена опять были трудные: никем не управляемая экономика, прорвавшиеся к власти и поддержанные Западом чужие своему народу люди, расползающаяся по швам страна меньше всего думала, что наш быт – ведь это просто существование, а наше бытие! А стирать опять приходилось почти вручную.

И вспомнила дочка мою до краёв наполненную ванну с бельём в Воронежские собкоровские времена, и ночные стирки… И вот уже лет 15 (с парой реставраций) машина безупречно тешит меня почти ежедневными стирками. Ничего сомнительно чистого! И такое удовольствие видеть, как пятилетний правнук Артём решительно выбирает «перемену» из вороха чистейших штанишек – рубашек в своём комоде, хоть по три раза в день, даже если не «вляпался», а просто куда-то собирается и ищет по своему отменному вкусу подходящее к случаю. Это ли не удовольствие – учтены мои слабости!

Да ведь и сама Наталья унаследовала эту «слабость»: не помню, чтобы в мои частые приезды к ней в Ярославль хоть раз мой любимый директор Ярославского филиала московской академии, едва живая после работы, не «провернула» большую стирку; а уезжая от меня из Москвы аккуратно собирает за собой постель и засовывает в машину. Это уже третье поколение?..

Но до этого ещё так далеко! Из дали времени не угадать, что увековечит Время из наших принципов. Или слабостей…

Мимолётность.

…Дед привозит мешок мороженых капустных кочанов: на товарняке зимой ездил в тамбуре до совхоза, выменял бабушкину юбку (и на всю жизнь сорвал спину)! Бабушка тушит капусту в чугунном котелке; находится ещё полстакана отрубей, пара ложек подсолнечного масла, все перемешивается, запах стоит умопомрачительный. Из соседней комнаты стучится в дверь эвакуированная из Москвы жена офицера (тоже «уплотнёнка», мы потеснились, отдали ей комнату, сами живём вчетвером в одной – «в тесноте да не в обиде»; бабушка учит москвичку шить на машинке, брать домой работу для армии – нельзя же сдаваться!). Бабушка и ей накладывает миску – там ведь ещё и ребёнок!

«Да не плачь ты, господи! Да подумай сама: если мы здесь, в тылу, не будем все вместе, как же наши на фронте-то победят?..». Бабушка тоже вытирает слезу фартуком. И я тоже начинаю реветь. Ведь на фронте наш любимый дядя Валя. Ему сейчас должно быть 23 года. Писем нет третий год. Последнее – в августе 41-го; бросили под Москву, он командир танка. (И там и останется, в великой битве под Москвой, а мы до последнего бабушкиного часа будем надеяться и ждать…). Ладно, девочки, поплакали. Давайте кипяточку с мятой попьем, полезно. Чаю давно нет, уж и не тянет…».

Мы неожиданно обнимаемся и все трое плачем, бабушка, молодая соседка и я, девчонка.

Фотография 1915 года (слева направо): мои бабушка, дедушка, тётя Нина и моя мама.

Мгновение.

В быт войны я вписалась, как тут и была, – конечно, благодаря нашей семье, – большой, как и положено настоящей семье: бабушка, дедушка, мама, папа, тётя, работавшая бухгалтером на заводе с дедом, дядя на фронте, другой – на Дальнем Востоке (уже перенёс свой фронт, тяжело ранен на Холкин-голе, в войне с японцами, это Борькин отец…), мои двоюродные братцы. Я напичкана бабушкиными пословицами и поговорками – это компас в пучине жизни. «Грех уныния – самый страшный грех!» – это из её энциклопедии. С жизнью всё понятно.