Жорж Сименон - Новые парижские тайны

Мой давний знакомый психоаналитик когда-то сказал: — Мы ничему пациентов не учим. Напротив, сами учимся у них.

Однако у тех, что вчера выступали по телевизору, был весьма довольный вид. Видимо, они думали о том, что их родные, друзья и знакомые видят их на своих малых экранах.

Сегодня утром начал редактировать, сделал одну главу и пока что, как обычно, не могу сказать, нравится мне или нет. Знать это я буду после трех или четырех глав, если не под конец.

Меня очень занимает абстрактное искусство, и отношение у меня к нему отнюдь не безличное: я чувствую свою причастность к нему. Всю свою жизнь я был куда ближе к живописи, чем к литературе. В Льеже, когда мне было шестнадцать, я дружил с художниками, учащимися и выпускниками художественного училища. Кое-кто из них сейчас преподает, но высот, так сказать, не достиг ни один.

В девятнадцать с половиной лет я встретил одного из них в Париже. Я уже рассказывал про его мастерскую у подножия Сакре-Кёр, где почти каждый вечер собиралась наша компания. (Помню, к этому моему другу пришел молодой человек из буржуазной семьи и попросил научить, нет, не писать, а работать с красками. У него были какие-то свои идеи насчет того, как делать современную живопись и как зарабатывать на этом большие деньги. А недавно я узнал, что, оказывается, один достаточно известный художник, чья фамилия мне ни о чем не говорила, это и есть тот человек.)

После приезда в Париж я чаще всего бывал на Монпарнасе. Там обосновались Фужита [175] Фужита (1886–1968) — французский художник, японец по происхождению; один из друзей Сименона «монпарнасского» периода. , Вламинк, Дерен, Кислинг [176] Кислинг Моиз (1891–1953) — французский художник польского происхождения; известны его портреты, натюрморты, ню. и некоторые другие; многие из них стали моими друзьями.

Детство мое прошло под знаком импрессионизма и пуантилизма [177] Пуантилизм (от фр. poitiller — писать точками) — манера живописи раздельными мазками наподобие точек или небольших прямоугольников. Наиболее характерными представителями его были Ж. Сера (1859–1891) и П. Синьяк (1863–1935). (самой радостной, самой счастливой живописи, в которой каждое пятнышко света подобно песне), и я охотно допускаю, что все это наложило отпечаток на мои романы.

Тем не менее мне нравились фовисты, а затем период гитар, спичечных коробков и пачек светлого табака. Матисс был одним из моих богов.

Я смотрел на мир через их видение, верней, их глазами любовался внешним обликом жизни.

Впоследствии, в Ла-Рошели, а потом в Соединенных Штатах, я практически утратил связь с этой средой и вот теперь оказался перед абстрактным искусством, и оно меня смущает. Бывает, но редко, что какие-то картины восхищают меня, однако должен признаться, я их не понимаю, поэтому не доверяю себе и начинаю принюхиваться, словно чую надувательство.

С точки зрения логики эти художники как будто правы. Сейчас, когда мы начинаем открывать (?) строение вселенной, атом, гены, антиматерию и т. п., для живописи, видимо, вполне естественно интересоваться миром, разложенным на части.

Прекрасно! Но… Что же, выдвину возражение, что искусство должно быть трудным, а надувать стало легко и просто? И разве когда-то не было так же просто состряпать олеографию [178] Олеография — один из способов многокрасочной литографии; репродукция произведения живописи, напечатанная таким способом. , как сейчас ташистскую картину [179] Ташистская картина — картина, выполненная в духе ташизма, одной из разновидностей абстракционизма, в которой цветные мазки имеют значение сами по себе вне зависимости от мотива (или сюжета) картины. ?

Вчера я видел на телевизионном экране серьезные, искренние лица художников, и их слова растревожили меня.

А дальше что? Уж не является ли «новый роман» [180] «Новый роман» — течение во французской литературе, захватившее в основном период с середины 50-х до конца 60-х гг. «Новороманисты» стремились разработать эстетику романа, которая соответствовала бы требованиям времени; в связи с этим осуществили разрыв с устаревшим, как им казалось, реализмом. По существу, представители этого течения отказывали писателю в праве на обобщения, ограничиваясь лишь данными его личного опыта, а также на проникновение в управляющие развитием общества закономерности, которые считали непознаваемыми. В своих романах существенным образом обновили технику письма, создали новые приемы изображения действительности и изучения психики человека. Наиболее значительные писатели «нового романа» — Мишель Бютор (р. 1926), Натали Саррот (р. 1902), Клод Симон (р. 1913), Ален Роб-Грийе (р. 1922), некоторые произведения которых переведены на русский язык. , роман без романа, о котором последнее время так много толков (я, правда, не читал ни одного), литературным эквивалентом этой живописи?

Мне бы очень хотелось понять, восхититься, не быть реакционером. Нет, не получается. Я в сомнении. Ищу обоснований.

Параллелизм между моим творчеством, моей жизнью и живописью внезапно оборвался. Чья тут вина — живописи или моя?

Нет смысла задумываться над этим, нужно идти своим путем, не истязая себя вопросами. Это-то я и пытаюсь делать. Но все чаще и чаще, приступая к новому роману, я невольно начинаю сомневаться. Не хотелось бы повторять себя. Но еще меньше хочется заставлять себя «гнать страницы» из принципа.

Вламинк одной фразой и насмешливой улыбкой отмел всю абстрактную живопись, но я не убежден, что в глубине души он не испытывает некоторых сомнений.

Бернар Бюффе [181] Бюффе Бернар (р. 1928) — французский художник, гравер. не менее категоричен, хотя ему всего лишь тридцать два года.

А вот я в пятьдесят восемь куда менее уверен в себе, в своей правоте. До такой степени не уверен, что припоминаю, чтобы убедить себя, своих предшественников, и думаю, а был ли среди них хоть один, способный понять все до конца.

И дело вовсе не в том, чтобы быть в струе, оставаться на поверхности. Я ведь сказал: понять. А не становиться потихоньку, незаметно для себя чужим в мире, который непрестанно обновляется от самых-самых основ.

Не слишком ли тщеславно такое желание? Что ж, возможно. Но в любом случае мне не остается ничего другого, как плестись потихонечку своей дорогой, не спрашивая, куда она ведет.

В десять лет, когда я прислуживал при мессе, я каждый день новыми глазами смотрел на богато расшитый алтарный покров, весь в пышных узорах, и всякий раз видел в них иные образы и даже какие-то небывалые лица.

И после стольких лет некоторые из этих образов еще и сейчас запечатлены на сетчатке моего глаза. То же самое было, когда я смотрел на потрескавшийся потолок с черными пятнами раздавленных мух, или любовался камнями со странными прожилками, или просто сидел над прудом, а вечерний ветерок рябил отражения облаков.