Александр Архангельский - Тем временем: Телевизор с человеческими лицами

В начале 90-х ФСБ по доброй воле отдала и земли, и документацию; сейчас на месте полигона церковно-исторический мемориал. Место памяти обихожено, как должно, рядом построен новый, но канонически безупречный храм в честь новомучеников, поставлен крест в память о русской Голгофе. Настоятель храма — отец Кирилл Каледа, внук священника Амбарцумова, расстрелянного на полигоне; его помощники создали мемориальный сайт, выпустили Книгу памяти со списками расстрелянных.

И все-таки массового внимания к полигону нет; люди словно загораживаются от мучительного прошлого, не хотят переживать его как свою проблему, как живую, длящуюся общенациональную боль. И нет в России ни одного музея, где ужас пережитого в 20 столетии был бы столь же эмоционально насыщен, как насыщено переживание Холокоста в музейном центре Яд Вашем в Иерусалиме. Там посетители, прежде чем узнать детали, цифры, увидеть традиционные экспозиции, проходят через черный лабиринт, где тихий ровный голос читает списки убитых детей: такой-то, родился там-то, в таком-то году, убит в сорок третьем… четвертом… пятом… И на своде загораются тихие звезды.

Но чтобы такое стилевое решение было возможно, необходимо общее чувство объединяющего страдания. Мы же отказались совместно осознать свою трагедию, которую с нашим народом сотворил не кто-то извне, а он же сам, изнутри себя самого. В общем-то, понятно, почему отказались. Невозможно предъявить себе каких-то чужаков, врагов, которые творили зло. Украина придумала миф о целенаправленном уничтожении украинцев — кем? Советской русской властью. Грузия сочинила музей оккупации — со стороны кого? Со стороны все той же власти. Советской и русской. Жертвы с палачами разделены в Восточной Европе и в Балтии; палачи сотрудничали либо с Гитлером, либо с Советами. Все остальные были жертвами. Мы ни взаправду, ни даже по лжи не можем сочинить историю про доброе и злое. Палачи переплетены с жертвами, жертвы с палачами, мы сами сотворили зло с собой, — если, конечно, не верить в жидовский заговор, который завершился тем, что кровавые еврейские чекисты сами себя тоже уничтожили. Так что быстрого исхода из проблемы для нас нет и быть не может. Но почему нет вообще никакого движения? Почему мы не стали обеззараживать себя и свое будущее через память о прошлом? Ведь о смерти помнят для того, чтоб жить?

Участвуют: Сергей Мироненко, директор Государственного Архива Российской Федерации, священник Кирилл Каледа, настоятель храма Святых Великомучеников и Исповедников Российских в Бутове, Арсений Рогинский, историк, председатель правления общества «Мемориал».

Ведущий( осторожно, даже несколько опасливо ). Бутово — один из примеров того, как часть общества пытается работать со своим прошлым. Но почему такая малая часть? Арсений Борисович, у вас нет ощущения, что общество как-то закрывается от этих тем, причем само, без всякого давления со стороны государства?

Рогинский( рассудительно, но очень жестко ). У нас нет единой, общенациональной памяти о терроре. Потому что в ней нет явного субъекта зла. Вот память о Великой отечественной войне. Почему она так хорошо функционирует? Не только потому, что ее поддерживают активно на протяжении многих десятилетий государственные институты. А потому, что там все ясно. Было абсолютное зло — Гитлер, и был народный подвиг, завершившийся победой. Эта память, действительно, может стать памятью национальной консолидации. А что здесь? Где зло? Зло — государство? Очень абстрактно. НКВД? Попробуйте соотнести это с сотнями фильмов о героических подвигах чекистов во все времена. Конкретный следователь — да, но не институция, ни в коем случае. Зло — Сталин? А как это может быть злом — Сталин, если под его руководством мы выиграли войну? Общественное сознание такую версию отторгает. Так что у нас есть память о жертвах, но нет памяти о преступлениях, нет памяти о сопротивлении. В результате все распадается и уходит в миллионы семейных памятей, и единственный способ выйти из положения — активно их поддерживать.

Мироненко. Казалось бы, история должна быть правдивой. Задайте себе вопрос, а хочет ли наше общество знать свою правдивую историю?

Ведущий. Вот это главный вопрос. Вопрос вопросов.

Мироненко( с ораторским блеском ). Мне кажется, что нет, не хочет. Мы хотим говорить о победах — они в вправду были. Мы хотим говорить о том, что мы сделали спутник и атомную бомбу, и совершенно не хотим знать, какой ценой было это достигнуто. Вот Бутовский полигон. Сохранились списки тех, кто был здесь расстрелян, они опубликованы. Мы открываем на любой странице и видим, что рушится миф о том, что в 1937–1938 годах пострадала в основном партийная элита. Нет! Статистик базы, священник, простой рабочий, дворник, генерал, сотрудник московской милиции. Есть еще одна модная теория: ну, что же делать, террор был необходим. Ужасно, что погибли (сколько — неизвестно, сотни, тысячи, миллионы), но ведь в основном постреляли старую ленинскую гвардию, которая только и думала о том, как мировую революцию делать. А взамен пришли управленцы — Байбаков, Косыгин. А Сталин — прекрасный менеджер. Это все перевернутое представление, которое государство наше пропагандирует, продвигая в школы учебник Филиппова.

Рогинский.На самом-то деле память о жертвах, как таковых, она сохраняется. По всей России тысячи крестов установлены в память о жертвах террора. Но для того, чтобы эта память стала действенной, она должна разобраться, — а чьи это жертвы? Что это за режим, непременной и важнейшей чертой которого на протяжение десятилетий был террор? тут консенсуса нет. И чтобы он возник, нужна масса усилий. Мы теперь обладаем более или менее реальными цифрами: было от десяти с половиной до двенадцати миллионов жертв политического террора, из них примерно две трети на территории России. Но на сегодняшний день восстановлено два с половиной миллиона имен жертв, и на это ушло двадцать лет работы, энергия множества людей в разных регионах. Двадцать лет. Места захоронения — десяток тысяч, примерно, лагерных кладбищ. Он тоже не найдены. То есть нужна большая программа по поискам мест захоронений, по поискам…

Ведущий( осторожно перебивает ). Арсений Борисович, совершенно с вами согласен. Но…

Рогинский( спокойно доводит мысль до финала ). Это и есть инфраструктура памяти.

Ведущий( бекая и мекая, смущенно ) …встречный… встречный вопрос. Государство может проявить волю, поддержать ваши усилия. Изменит ли это что-либо в общественном сознании? отторжение ведь идет от чего-то другого. Мы не хотим встречаться с мрачным началом своей истории. Потому что тогда встает вопрос, который часто задают политики — «А что же, жизнь этих поколений была бессмысленна?».