Юрий Герт - Сборник "Лазарь и Вера"

Но стоит ли удивляться?.. Когда-то (а по историческим меркам — не так давно): приниженное, презираемое существо, над которым начальник — любой полицейский, любой городовой. Черта оседлости. Процентная норма. «Бей жидов — спасай Россию!» Хочешь жить?.. Умей приспособиться. Хочешь жить хорошо?.. Тем более. Крестись! Ловчи! Обманывай! Деньги, деньги — взамен прав, дворянства, земельных наделов!.. До чувства ли собственного достоинства тут было?..

Я не говорю здесь о непримиримых, жаждавших новой жизни, готовых ради всеобщего счастья — под пули, на каторгу, на эшафот. Они боролись, жертвовали собой. Они создавали государство Израиль. Их было немало!.. Но были и другие...

В той стране, где мы жили, партия со второй половины сороковых годов была неприкрыто антисемитской, но она была «правящей» — и находились евреи, которые стремились в ее ряды... О евреях, раскрывая литературные и прочие псевдонимы, писали фельетоны, газеты наперебой поносили «еврейских буржуазных националистов», в «Крокодиле» рисовали носатых уродов в стиле геббельсовской пропаганды... Евреи, напрямую заявлявшие о своем еврействе, становились изгоями, «затаившимися врагами». Евреи, говорившие: «Да какой я еврей?.. Я же русский, русский!..» — заслуживали снисхождения. Не знать своего языка, своей истории, своей литературы считалось не дикостью, а доказательством благонадежности. «Да какой он еврей! — говорили о таком человеке, похлопывая его но плечу. — Он — как мы, только малость картавит...»

Мы привыкли к тому, что нас считали людьми второго, а то и третьего сорта. (Я прожил в Казахстане около 35 лет, первым сортом там считались казахи, вторым — русские, третьим — евреи). Были такие, в ком вспыхивал протест, — они рвались уехать. Были такие, кто не смирялся, оставаясь. Были такие, кто размазывал регулярно получаемые плевки по щекам. Они хотели быть «как все». Да, они любили — а кто из нас не любил? — русскую культуру: Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Кто из нас представлял свой духовный мир — без них?.. Но для иных «любить» одно значило «не любить» другое. В «другое» входило все «еврейское»: литература (ее не знали и не хотели знать), история (углубляться в нее было опасно), быт (удел бабушек и дедушек), местечко (из которого вышли не очень дальние наши предки), религия (о ней не стоит и упоминать). Это было «не выгодно», это могло компрометировать...

Чехов предлагал «по капле выдавливать из себя раба». Галич ему откликался: «По капле?.. Это на Капри!.. А нам подставляй ведро!..» Партия, государство, КГБ, пресса, научные и писательские организации — все было против нас. Но теперь, когда мы почитаем себя свободными людьми, живущими в свободном мире, не пора ли очнуться, протереть глаза?..

Сейчас много пишут и говорят об ассимиляции. Это сложный, многоплановый исторический процесс. Она может быть насильственной, может быть естественной. Она может быть предательской — по отношению к собственному народу. Мне было выгодно забыть, что я еврей... Мне было выгодно вспомнить об этом, когда требовалось подать документы на выезд (не думая при этом, каких страданий, какой крови стоило создание государства, предоставившего евреям всего мира такую возможность...). Но что же сейчас, уже не тогда и не там , понуждает кое-кого из нас заявлять: «Какой я еврей? Я американец!..» Или: «Какой я еврей? Я русский, русский!..» Или: «Какой я еврей? Я космополит!..» Все, что угодно, лишь бы не быть евреем. Стыдно? Опасно? Не престижно?.. Забудем о родителях. Забудем о предках. Забудем о своей истории. (Это русские аристократы интересовались своим родовым древом, это любой мальчуган или самый ветхий аксакал в глухом казахском ауле перечислит семь колен своих предков — без запинки!). Забудем, «кто мы, откуда, куда идем»... Забудем о чувстве собственного достоинства — это так легко, из нас вытравляли его столько веков!

Старая, привычная, рабская психология, вывезенная нами из прошлого, из страны, которая так много нам дала — и так много отняла...

Однако неблагодарность — тоже некий участок в богатом спектре рабских чувств. Будем благодарны этой стране за то, что она сумела нам дать. Для меня это прежде всего литература, ее дух, ее душа. Нет в мире абсолютного совершенства — у этой литературы имеются свои темные пятна, не станем, как в прошлом, закрывать на них глаза... Но — чужая ли для нас эта выстраданная не одним поколением литература? Она никогда не была замкнутой в себе, ее щедро обогащала мировая культура, литературы многих народов — французского, немецкого, английского, в XX веке — американского. Но не библейские ли псалмы перелагал в клокочущие праведным гневом строки Державин? Не библейские ли образы блистают в известнейших стихах Пушкина? Не горечь ли библейских пророков слышится в словах Лермонтова, обращенных к современникам? А Достоевский?.. Разве не в Книге Иова был впервые поставлен самый главный, самый мучительный для него вопрос: есть Бог или нет, а значит — существует в мире нравственное начало — или всем «все позволено»?..

Но я думаю еще и о другом. Русская литература всегда была жестко-критичной по отношению к собственному народу. Она не льстила, она возвещала малоприятные истины, поскольку истина, высшие устремления духа были ее сутью. Она не стремилась нравиться, развлекать, дразнить эротикой... У нее есть чему поучиться.

Пока мы жили в атмосфере то сгущенного, то разреженного антисемитизма, каждое слово, брошенное в упрек отдельному человеку, воспринималось как приговор всем: «Все они такие!» Но теперь?.. Приспособленчество, служение «золотому тельцу» (возникшее, кстати, не сегодня и не вчера, вспомните Книгу Исхода, пляски перед золотым идолом), мелочный прагматизм, презрение к бескорыстным духовным исканиям... Разве это не та скверна, которая нуждается в нравственном осуждении, внутреннем протесте? Только очищение от нее способно восстановить попранное, преданное забвению чувство собственного достоинства, едва ли не основное свойство действительно свободной личности. При этом, требуя уважения к себе, мы обязаны с равным уважением относиться к другим...

Чувство собственного достоинства... Мысль о его значении превосходно выражена Булатом Окуджавой — в строках, поставленных эпиграфом к этой статье...